С крыла на крыло
Шрифт:
- Вартан Никитович, - взмолился он, - с семи утра, и так каждый день...
- Ничего, ничего. Все так работаем. Придет время - отдохнем. Ты думаешь, социализм легко строить?!
Бедному парню крыть нечем. Молча извлекает он из спидобарографа запись: дуги скороподъемности и девять двойных полок.
Механик, просматривая самолет, недовольно сказал:
- Слишком долго летаете, горючего остается не больше чем на пять минут.
Беда молодости в том, что она не имеет опыта. Отсутствие такового подчас подменяется горением, сдобренным изрядной порцией риска.
Забыв
Прихожу в уныние, расстраиваюсь не на шутку: прежде всего моя вина в таком безалаберном поведении точек.
Сагинов в задумчивости почесал затылок, хлопнул меня по плечу и бодро произнес свою любимую фразу:
- Не боись! Утро вечера мудренее, ложись спать, Иван-царевич! Встретимся завтра в семь утра, иди отдыхай, а я еще немного посижу, разберусь что к чему.
Утром Сагинов уже на месте - бодрый, веселый, деятельный.
- Пошли в полет, все в порядке, - заявил он энергично.
Я посмотрел на график: чудо! Точки, бегавшие вчера по всему полю миллиметровки, определились в строгом порядке на кривой. Только две отскочили в стороны.
- Удивительно, - сказал я, - как это вам удалось привести в чувство непокорные точки?!
Он загадочно улыбнулся.
Удача первого полета ободрила нас. Аккуратно разграфлен планшет - неизменный спутник летчика. В нем задание: полет на потолок - скороподъемность и те же девять площадок на максимальные скорости по высотам.
До сих пор ярко помню детали этого полета.
Я подрулил к старту и, нажав на изогнутый рычаг в кольцевой ручке управления, затормозил колеса. Самолет остановился. Левой рукой прибавил газ мотору - он тут же плавным нарастанием развил обороты. Мотор работает ровно. Внимательно смотрю вправо, влево. У "Т" стоит дежурный летчик-испытатель Гриша Галата.
Поднимаю руку, прошу старт.
Белым флагом он разрешает мне взлет. Включаю приборы и даю полный газ. Самолет срывается с места; давя ногой на педаль, предупреждаю его стремление к развороту. Пробежав метров сто, он уже повис в воздухе. Так взлетали в те времена истребители-бипланы.
Прислушиваюсь: знакомое хлопанье колес - тук, тук - шасси убралось. Самолет получает еще большую свободу и решительно устремляется вперед.
Истребитель в крутом подъеме, едва успеваю бросить взгляд по сторонам, все внимание сосредоточено на скорости. Электрочасы отсчитывают секунды: оборот стрелка проходит за пять секунд. Это контроль работы приборов, регистрирующих полет с большой точностью.
Конечно, от взгляда не ускользают и другие приборы - давления масла, его температуры; вижу температуру головок цилиндров, но основное внимание на скорость: плюс-минус 2 километра в час. Не более!
Истребитель ввинчивается красным винтом в небо. Могучий звездообразный мотор дышит жаром; синий столбик термометра на стойке крыла ползет вниз, за нулевое деление.
Через каждую тысячу метров уменьшаю
На высоте 4000 метров включаю флажок аварийной подачи кислорода. Мелькают тенями редкие перистые облака. Потом опять ясно.
Стараюсь почти не трогать управление. На высоте свыше 7000 метров мотор заметно слабеет, и подъем уже не столь стремителен, но все же иду вверх и, наконец, достигаю потолка. Ставлю последнюю цифру в планшет и оглядываюсь на старт.
Где я нахожусь? Аэродром позади, так и думал. Пока поднимался, было не до ориентировки, шел по курсу 130°. Газ убран, спускаюсь вниз к 9000 метров.
Первая площадка. Записываю температуру воздуха. Вновь ощущается ускорение - двигатель тянет, и теперь все внимание на высотомере и вариометре. Высотомер тогда был недостаточно чувствителен, не то что теперь двухстрелочные альтиметры. Поэтому тенденцию подъема и снижения нужно было улавливать по вариометру - прибору, показывающему спуск или подъем (к сожалению, с небольшим опозданием). Запаздывание вариометра при его большой чувствительности требовало от летчика-испытателя напряженной и тонкой работы для получения ровной площадки.
Скорость вначале не отвлекала внимания, она постепенно нарастала сама по себе, и тем плавнее, чем лучше выдерживалась горизонталь. Минуты за полторы до конца площадки она практически сохранялась постоянной, достигнув максимума.
В этот момент летчик всецело поглощен выдерживанием высоты. Может быть, и не мешало посмотреть по сторонам, да где там! Он идет вперед, надеясь, что в испытательной зоне на данной высоте никаких летательных аппаратов быть не должно... Оторваться от приборной доски невозможно.
После первой площадки спускаюсь на 1000 метров, и опять нервы, мысли, чувства напряжены до предела. Нужно усмирить стрелки приборов, привести их в неподвижное состояние. Тогда запись будет хороша - пилообразные черточки постепенно перейдут в прямые.
При спуске успеваю глянуть вниз - ландшафт подо мной меняется, хотя и летаю над одной и той же местностью: деревни, леса, река увеличиваются. Чем ниже, тем заметнее становится скорость движения; впрочем, до этого сейчас мне нет дела. Снимаю кислородную маску, глубоко вдыхаю свежий воздух, мышцы лица расслабляются. Пилотирование стало удобней.
Итак, подхожу к последней площадке: к 1000 метров. Поворачиваю верньер бензиномера: стрелка показывает около 70 литров. Должно хватить.
Выравниваю машину из крутого снижения. Прибавил газ. Снова взревел мотор на полной мощности. Где-то впереди аэродром.
Проходят томительные и напряженные минуты. Никогда так не тянется время, как на режиме выдерживания максимальных скоростей.
Но как ни долго, а четвертая минута на исходе. Я смотрю на стрелки приборов, чтобы запомнить цифры для записи, и вдруг ощущаю что-то новое, непонятное - хотя бы потому, что я к этому не готов. Мое сознание занято точностью режимов, а тут самолет сам пытается внести что-то помимо меня.