С любовью. Ди Каприо
Шрифт:
Через пять минут, под нескончаемое «атя-тятя-дра», все формальности были улажены, бумаги заполнены, ключи получены, багаж отправлен в номер, а мы наконец-то зашли в лифт.
– Тебе не стыдно? – накинулась на меня Арита, как только мы оказались одни.
– А что такое? – не понял я.
– Люда там с тремя детьми зашивается, а господин Хаген отдохнуть решил.
Людмилу, конечно, было жалко, но ведь это не я бросил её одну с тремя детьми. Да, и двое из этих троих, кстати, были её детьми. Так почему это должно вдруг стать моей проблемой и почему мне должно быть стыдно? Но ответить
– Атя-тятя-тятя-дра! – звонко возвестил сын на весь лифт.
И я почувствовал неожиданный прилив ностальгии по его умилительным «памлям».
Как писал русский поэт Некрасов: «Мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь – колом её оттудова не выбьешь». Про русских женщин он высказался ещё ярче: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт», чем однозначно поставил женское упорство и целеустремлённость выше мужских. Арита была современной русской женщиной, потому если ей «втемяшивалась какая-то блажь», она упиралась не как бык, а как несущийся на полном ходу локомотив, и остановить могла, должно быть, не коня, а целый табун. В общем, если Арита что-то для себя решала, то спорить с ней было бесполезно, а порой и небезопасно.
Это я к тому, что вместо того, чтобы отдохнуть с дороги в номере под кондиционером, мы спустились вниз и проявили лучшие человеческие качества: понимание, сочувствие и заботу. Вернее сказать, проявлял их я, пытаясь одновременно уследить за собственным сыном, погодками в бассейне и мрачным, как персонаж Гауфа, пубертатным подростком. Последний, к счастью, не требовал особенного внимания, потому как монументально возлежал на шезлонге с наушниками в ушах и кислой миной на лице.
Арита с Людмилой устроились на соседних шезлонгах и мило щебетали о чём-то, потягивая через трубочку «Голубые Гавайи», с полной уверенностью, что детей контролируют они, а я «развожу панику».
Руслан и Денис с Мариной вернулись когда уже стемнело. Выглядели они уставшими, а у Дениса с загипсованной рукой нездорово блестели глаза. Трудно сказать, что вкатили ему тайские медики, но это «что-то» его явно ещё не отпустило. Идея совместного ужина, которую вынашивали Арита с Людмилой, на моё счастье, трансформировалась в идею совместного завтрака, и наши друзья разбрелись по номерам. Но тихого семейного ужина тоже не получилось. К этому времени в Николае Нильсовиче, как выражается моя драгоценная супруга, «села батарейка», и из весёлого беззаботного малыша он снова превратился в капризную буку. Пришлось завернуть ужин с собой и спешно вернуться в номер.
Николай Нильсович мгновенно заснул, а Арита уединилась в ванной комнате с походной косметичкой, в которую мог уместиться мой квартальный отчёт, распечатанный четырнадцатым шрифтом через два пробела. Я же остался один в совершенно истерзанном состоянии. Можно было бы последовать примеру сына и завалиться в кровать, но желание спать почему-то атрофировалось. Я постучал в ванную комнату и потянул за ручку. Дверь оказалась заперта, зато из-за неё тут же послышался голос Ариты:
– Эй-ей! Занято!
– Милая, – тихонько, чтобы не разбудить младшего Хагена, проговорил я в закрытую дверь, – я пойду немного пройдусь.
– Куда
– Хочу немножко отдохнуть, – честно признался я и тут же был вынужден отшатнуться, чтобы не получить в лоб распахнувшейся дверью.
В узком проёме появилось лицо Ариты, покрытое странного цвета маской, и в меня упёрся немигающий, как у удава, взгляд жены.
– А полдня у бассейна ты чем занимался?
– Просто хочу немного выпить, – я почувствовал, что ещё чуть-чуть и начну оправдываться, хотя оправдываться мне было совершенно не за что. – Заодно осмотрюсь, где тут что.
– Хорошо, – разрешила Арита таким тоном, как будто мы были в Голландии и я отпрашивался на ночную прогулку по злачному кварталу «Де Валлен» [3] . —Только учти, что я тоже спать хочу.
И дверь в ванную комнату закрылась у меня перед носом.
На улице, несмотря на позднее время, было так же душно и влажно, как днём. Я шёл от отеля к морю и думал, что любовь – странная штука. Может, в первый момент она и делает людей сильнее и швыряет на подвиги, но потом чувство трансформируется, становится бытовым, и это трансформированное состояние способно размягчить даже викинга.
3
Такое имя официально носит квартал красных фонарей в Амстердаме.
Не скажу, что женитьба и рождение сына сделали меня подкаблучником, но… Месяц назад Арита завела разговор о том, что у меня дома маленький ребёнок и неплохо было бы убрать куда подальше мою коллекцию топоров, а лучше всего – вообще отправить её к родителям в Данию. И я не ответил ей категорическим отказом. Конечно, понятно: если мужчина говорит «я подумаю» – это означает вежливое «нет», только это понятно другому мужчине, не женщине. И если я на предложение избавиться от любимой коллекции начинаю юлить, то, наверное, это повод задуматься о своей мягкотелости. Или не повод?
Пляж был пуст, если не считать прогуливающейся вдалеке парочки. Молодые люди явно искали уединения, но несколько иного, нежели я. Тихо плескалось море, шуршали листьями пальмы. Над головой раскинулось загадочное южное небо чернильного цвета. Я брёл по пляжу и бережно взращивал в себе возникшее, наконец, ощущение начинающегося отдыха.
Далеко впереди светился неяркими желтоватыми огнями бар, и я с удовольствием направил стопы к питейному заведению.
Вот там-то мы с ним и встретились.
Он подошёл ко мне, когда я устроился на высоком барном стуле и заказал местного пива. Светловолосый, загорелый, с глазами цвета неба и бородкой той длины, которая только-только пересекла грань, отделяющую бороду от небритости.
– Болеешь за «Эвертон»? – поинтересовался он на английском, глядя на мой стакан с зелёной эмблемой на боку, на которой красовались два крохотных слоника и размашистая надпись «Chang».
– Почему за «Эвертон»? – не понял я.
– Пиво «Chang» – спонсор футбольного клуба «Эвертон», «Singha» спонсирует «Челси». Кто за что болеет, тот то и пьёт.