С нами бот (сборник)
Шрифт:
– Ну… так принято, – выдавил он наконец.
Я не разбираюсь в психиатрии, однако в данном случае тихое помешательство было, что называется, налицо. Либо у горемыки обвальный склероз, и он отчаянно перечисляет вслух самые простые вещи, пытаясь удержать их в памяти, либо шизофрения, она же раздвоение личности: сам спрашивает – сам отвечает.
Впрочем, возможно, одно заболевание другому не помеха.
– Не в наказание, – продолжал он с тоской. – Просто живут.
Запнулся, утёр пот со лба. Отщепившаяся часть души
– Зачем так много людей? – прямо спросила она.
– Родину защищать, – не удержавшись, тихонько промолвил я.
Как выяснилось, очень вовремя.
– Родину защищать, – повторил он с облегчением двоечника, уловившего подсказку. Измученное лицо его просветлело, но тут же омрачилось вновь. – Родина. Это где родился. Я? В Советском Союзе. Только его уже нет.
Меня он по-прежнему в упор не видел. Глядя с сочувствием на жалобно сморщенное чело новоявленного нашего дурачка, я достал сигареты, закурил, кашлянул. Бесполезно. Жердиной огреть по хребту – не заметит.
– Теперь Россия, – с достоинством выговорил он. – Российская Федерация. Потом… Как это потом? Потом – не знаю…
Осёкся, заморгал.
– От врагов. Сейчас – от грузин. Э-э… Грузия. Бывшая республика… То есть как бы это… Бывшая часть Советского Союза… Нынешнюю Родину – от бывшей?
Умственное напряжение вот-вот грозило достичь красной черты. Пора было принимать меры.
– Послушайте, может, вам помочь? – спросил я.
– Вы мешаете, – хрипло ответил он.
Вот так. Что называется, осадил.
– Хорошо-хорошо, – пробормотал я. – Не буду.
Он повернулся ко мне, однако глаза его оставались не то чтобы незрячи – нет, видеть-то они меня видели, но так на собеседника не смотрят. Так смотрят на неодушевлённый предмет.
– Курит, – огласил он. – Вдыхает дым с никотином. Потом выдыхает. Зачем?
– Слышь, урод! – не выдержав, окрысился я. – А не пошёл бы ты…
Не стал говорить куда и нервно отправил окурок в горлышко бутылки из-под пива, используемой мною взамен урны.
– Да, – скорбно отозвался он. – Смысл курения обсуждать отказывается. Настаивает, чтобы ушёл… Нет, не нападает… Спасибо… Спасибо… До свидания!
Последние слова были сопровождены заискивающей улыбкой. Но я к тому времени уже и сам взял себя в руки. Принимать дурачка всерьёз означает, напоминаю, претендовать на его место.
– Ну вот, – обессиленно вымолвил он, присаживаясь рядом со мной. – Отработал. Сигаретки не найдётся?
Я, честно сказать, слегка ошалел – настолько эта фраза не вязалась со всем предыдущим. Машинально переставил пивную бутылку так, чтобы она стала в аккурат между нами, и достал пачку.
Пару минут дымили молча. Он, кажется, переводил дух, а я всё пытался уразуметь, что, чёрт возьми, происходит. Прикинувшись, будто разглядываю кондиционер на втором этаже, как бы невзначай покосился на соседа.
– С кем вы сейчас говорили? – спросил я.
Он испугался. Опасливо взглянул на меня исподлобья, затем торопливо сунул едва до половины докуренную сигарету в бутылочное горлышко (сигарета сказала: «Тш-ш…») и встал.
– Извините, – сипло бросил он. – Мне пора.
И устремился к своему подъезду.
Слух о том, что Рудольф Ефимыч (так, оказывается, звали моего собеседника) взял вдруг и тронулся рассудком, назавтра был уже известен всему двору. Я, как несложно догадаться, ни с кем из соседей впечатлениями не делился. Остаётся предположить, что свидетелей его странного поведения было и так достаточно.
Скамейку с утра оккупировали взволнованные бабушки, лишив меня привычного насеста, и пришлось мне убраться восвояси. В тесные мои свояси, что на четвёртом этаже, с их рваными обоями и ржавыми разводами на потолке в прихожей. Из услышанного мною возле подъезда следовало, что Рудольф Ефимыч и вправду вдов, одинок, неустроен, а стало быть, в нынешнем своём качестве долго не протянет. Городской дурачок – растение оранжерейное и нуждается в постоянной заботе. «В холе и лелее», как выразилась сегодня одна из бабушек. А иначе путь один – в бомжи.
Приключись подобное в девяностые годы, я бы даже не удивился. Людям вроде Ефимыча легче всего прослыть тронутыми именно во времена перемен, в эпоху общенародного помешательства, ибо крыша у таких с детства прихвачена болтами. Намертво. Ну вот представьте: у всех уехали, а твоя – на месте. И какой же ты тогда нормальный?
Да, но сейчас-то не девяностые. Жизнь устаканилась, народ опомнился, прописные истины вновь обрели право на существование. Опять же, чем меньше вникаешь в окружающую действительность, тем меньше у тебя шансов свихнуться. Живи – не хочу. Глупость, если на то пошло, чуть ли не самая надёжная наша защита от безумия.
А тут начал человек задавать себе простые вопросы, да ещё и честно на них отвечать. Самоубийца.
Интересно, что он имел в виду, сказав: «Отработал»? В каком смысле «отработал»? Дурачком отработал? Может, и впрямь предусмотрена в городском хозяйстве такая штатная единица? Сколько, интересно, платят?
На лестничной клетке раздались голоса. Не представляю, как зимовали прежние хозяева моей однокомнатки, но железная входная дверь не имела деревянного покрытия, поэтому в запертом положении она пропускала звуки с тем же успехом, что и в распахнутом. Вот и сейчас слышимость была изумительная. Один голос, несомненно, принадлежал Витале с пятого этажа, два других я опознать не смог. Гости, надо полагать. Вышли перекурить к мусоропроводу. Видимо, в квартире уже дышать нечем.