С нами бот (сборник)
Шрифт:
А может, зря я ему сочувствую. Вот экскурсантов его бестелесных, тех – да, тех стоит пожалеть. После таких объяснений сам, глядишь, рехнёшься. Хотя не исключено, что, задавая вопросы, голоса просто развлекаются. Поражённый этой внезапной мыслью, я с невольным уважением покосился на моего собеседника. Если так, то передо мной сидел дурачок отнюдь не городского, но космического масштаба. Может быть, даже вселенского.
– И чем же мы, паразиты, вам не угодили?
Слово «мы» он, естественно, не расслышал. Фильтр, с детства установленный в голове Рудольфа
– Паразиты, – повторил он, глядя на меня с недоумением и, должно быть, подозревая во мне придурка.
– Трудового народа?
– Да, – подтвердил он. – Паразиты трудового народа.
– Ну и где он, этот ваш трудовой народ? – спросил я с пьяным смешком. – Вот, допустим, я паразит…
– Почему паразит? – всполошился Ефимыч. – Безработный!
– Хорошо. Безработный паразит. – В голове у меня давно шумело, но это полбеды. Хуже, что во мне пробуждался трибун. – Работать, говоришь, надо? На пользу общества? Какого? Этого? Которое меня за порог вышибло?
Ефимыч сидел, отшатнувшись, и даже не моргал.
– Н-ни капли крови за капиталистическое отечество! И ни капли пота! Ни кап-ли! Ты понял, Ефимыч?
Ефимыч понял.
– Так я и говорю! – подхватил он, оживая. – Давно этих жуликов к ответу надо! В Библии как сказано? «А паразиты – никогда!»
Бывают бездарные дурачки. Бывают талантливые. Ефимыч был гениален. Вот так, запросто, походя, в пику Владимиру Ильичу Ленину, слить коммунизм с христианством в один флакон?
Луначарский скромно курит в сторонке.
– Нет, закончим всё-таки с трудовым народом, – упорствовал я. – Согласен, трудиться! Доблестно! А на кого? На олигархов. Трудовой народ – пособник олигархов. Он с ними со-труд-ни-ча-ет. В отличие от нас, честных паразитов… А кто такой олигарх? Хищник. Вот скажи, что для тебя лучше, Ефимыч, хищник или паразит? С кем бы ты предпочёл столкнуться на узкой тропинке: с разъярённым клопом или с разъярённым тигром?
Последним своим нетрезвым сравнением я, надо полагать, добил собеседника вконец. Вряд ли он уловил извилистый ход моей мысли, но, судя по всему, это-то и показалось ему особенно обидным. Ефимыч встал с каменным лицом. Ни слова не говоря, закупорил коньяк и вернул его в сумку. Туда же отправилась не вскрытая ещё вакуумная упаковка сёмги.
– Не думал я, что вы… – Голос его дрогнул. – …такой…
Ничего более не прибавил и прошествовал к выходу.
– Иди-иди… – глумливо дослал я ему в оскорблённо выпрямленную спину. – Труженик! Ниспококл… Низко-пок-лон-ствуй дальше перед своими буржуинами! Чичероне! Вот погоди, весь мир насилья мы разрушим… Как там в Библии?..
Гулко лязгнула железная дверь.
Ай-яй-яй, как стыдно! Совсем пить разучился. С трёх рюмок погнать коммунистическую пропаганду! Или с четырёх? Да, кажется, с четырёх. Четвёртую я наливал собственноручно. А там, глядишь, и пятая набежала…
До девяносто первого года я, помнится, в таких случаях
Съел горсть оливок и хмуро задумался.
Общество… Вечно оно пытается извлечь из меня какую-то пользу. Ну какая от меня может быть польза? Один вред.
Нет, я, понятно, всячески сопротивляюсь подобным поползновениям. И этот поединок двух эгоизмов длится с переменным успехом вот уже без малого полвека.
Кстати, мне есть чем гордиться. Подумайте сами: на стороне противника военкоматы, милиция, наложка, а на моей – я один, и то не всегда. Конечно, при таком неравенстве сил обществу время от времени удаётся со мной сладить, но и в этом случае оно, видите ли, недовольно. Ему недостаточно меня изнасиловать, ему надо, чтобы я отдавался с любовью. С какой радости?
Оно утверждает, будто правота на его стороне. Я же утверждаю, что на моей. Как говорят в детском садике: «А чо оно первое?! Я его трогал?!»
А тут ещё эти самозабвенные придурки вроде Ефимыча. Хотя такие ли уж они самозабвенные? Иногда мне кажется, что любой человек по сути своей шпион, внедривший себя в человечество. Вы не поверите, но иной раз хочется посадить гада на привинченный к полу табурет, направить в глаза лампу и допросить с пристрастием: «На кого работаете?» – «На общество!» – «А подумать?» – «На общество!» – «А иголки под ногти?» – «На общество!!!»
На какое на общество? На себя ты, вражина, работаешь, на себя…
С этой глубокой мыслью я и заснул.
Разбудил меня всё тот же Рудольф Ефимыч. Каким образом он вновь проник в квартиру, загадки не составляло: без ключа дверь запиралась только изнутри. А я её, понятно, не запер. Судя по тому, что за окном помаленьку смеркалось, с момента нашего расставания прошло как минимум два часа. Ополовиненная бутылка коньяка вновь расположилась на столе, а сёмга была лишена упаковки и даже нарезана. Сам чичероне сидел на стуле, деликатно покашливая и похлопывая себя по коленям.
«Мирись, мирись, мирись и больше не дерись…»
– А? – сказал я спросонья.
– Я ведь чего шёл-то? – пряча глаза, напомнил он. – Дело у меня к вам.
Да, верно. До дела у нас так и не дошло. Я сел на раскладном своём ложе, протёр глаза.
– Ну, – буркнул я. – И в чём оно состоит?
– Только имейте в виду, – предупредил Ефимыч. – Я – простой работяга. Я – попросту.
«О господи! – подумал я. – Снова здорово! Как его голоса терпят?»
– Вот вы безработный, – сказал он. – И жить вам не на что.
Я помял виски, поморщился. Ефимыч истолковал моё движение не совсем правильно и шустро наполнил стопки.
– А я, как в детстве учили… Языком болтать не умею…
– Только руками, – сипло подсказал я.
– Да, – сказал Ефимыч. – Только руками. Вот у вас – получается… Иной раз так слово вывернете, что… – Он пожевал губами. – …даже в голову не придёт! – Принял коньячку, замолчал, выжидательно на меня взглядывая. – Ну так как?