С неба женщина упала

Ильина Лариса Анатольевна

«Что за ерунда? — подбодрила я себя. — Чего ты скисла?»

— Станция... — бодрым голосом объявила диктор.

«Плевать, — продолжила я свои размышления. — Пусть я и змея, и эгоистка. Зато вы все тоже узнали, кто вы есть на самом деле».

Я с удовольствием вспомнила вытянутые физиономии моиx дорогих родственников в тот момент, когда покидала пределы любимого семейного очага. Но удовольствие продлилось недолго. Я вдруг почувствовала неприятное чувство то ли страха, то ли беспокойства.

«Что это со мной?» —

повернувшись лицом к стеклянной двери, я посмотрела на свое отражение.

Вроде все на месте и неплохо выглядит. Тут я всей кожей ощутила на себе чей-то взгляд. Не тот оценивающий или любопытный, которым каждый вольно или невольно оглядывает стоящих рядом людей, а нечто совершенно необычное. Мне показалось, что он почти что осязаем.

«Стоп, — сказала я себе — стоп! Без паники!»

Знай я в тот момент, что такое настоящая паника, то, конечно, стремглав выбежала бы вон из этого вагона.

Я стала осторожно оглядываться вокруг, пытаясь определить: кто же так напряженно наблюдает за моей скромной персоной? Ho мои попытки успехом не увенчались. Никто не пытался встретиться со мной глазами, никто не отворачивался слишком поспешно. Лица были спокойны и равнодушны.

— Осторожно, двери закрываются! Следующая... — все так же энергично возвестило радио.

«Моя! Слава богу, конец этому безобразию!» — обрадовалась я и, как выяснилось, напрасно.

Решительно пробираясь к выходу, я почти уже достигла цели, когда моя впечатлительная и отзывчивая душа столкнулась с проблемой, не решить которую я не могла. Рядом с дверью, держась одной рукой за поручень, а другой за живот, стояла беременная женщина. Лоб ее покрыла испарина, она явно чувствовала себя плохо, но никто не уступал ей места в надежде, что это сделает кто-то другой.

— Вы будете сейчас выходить? — спросила я, тронув ее за локоть.

Она не ответила, только отрицательно покачала головой. Этого для меня было вполне достаточно, чтобы обнаружить черту характера, которую я называю состраданием. Набрав в легкие достаточно воздуха, в относительной тишине вагона я громко задала вопрос:

— Да что же это делается?

Стоящие рядом пассажиры с готовностью развернулись ко мне, желая узнать, что я имела в виду. Убедившись, что завладела вниманием аудитории, я повернулась к сплоченным рядам сидевших мужчин.

— Ну что, не спящих совсем нет?

Но народ попался тертый. Быстро сообразив, о чем идет речь, некоторые джентльмены захрапели так виртуозно, что более впечатлительная натура, чем я, могла бы подумать, что они и правда спят. Однако некоторые среагировали более человечно, освобождая место несчастной женщине, а один даже принес извинения от себя лично и от имени всех присутствующих, чем настолько меня растрогал, что я чуть не прозевала свою станцию. Все это меня несколько отвлекло, но, поднимаясь по переходу на пересадку, я ощутила — опять. В горле противно запершило, я закашлялась.

Пройдя в конец платформы, огляделась.

«Показалось, все нервы мне истрепали, вот и дергаюсь».

Через мгновение в тоннеле сверкнули фары поезда, мелькнуло сосредоточенное лицо машиниста, я еще раз огляделась и вошла в вагон. Народу в нем было достаточно. Вагоны на этой ветке старые и душные, поэтому я постаралась сразу пробраться поближе к открытому окну. Уцепившись за поручень, я устроилась поудобней, вздохнула и тут услышала лихое:

— Эй!

Это было странное, тревожное обращение, сулившее мне только одни неприятности.

— Только, пожалуйста, не поворачивайся и не пугайся, ладно? — Голос звучал глухо. — Я ничего плохого не сделаю, не думай. Но... ты должна мне помочь...

Ни больше ни меньше! По большому счету, я даже не удивилась. Я должна! Да я всю жизнь всем должна!

Физиономия у меня, что ли, слишком глупо выглядит? Ну, всем я должна помочь! Мужу, свекрови, соседке... Вот жизнь!.

— Молодец, не испугалась, не ошибся, — удовлетворенно продолжил мой неизвестный преследователь, как видно, созерцая мою не дрогнувшую, превратившуюся в железобетон спину.

Я перестала дышать, напряженно вглядываясь в свое собственное отражение в стекле.

— Я тебя еще в том вагоне распознал, деловая ты, как их всех построила!

Каких-либо вообще, а тем более таких лестных отзывов о своей подземной деятельности я не ожидала, поэтому выдержка мне изменила, и я оглянулась. Не знаю, кого я ожидала увидеть — косого или горбатого, — но голубоглазый паренек лет двадцати, почти на голову ниже меня, с шевелюрой цвета апельсина и частыми веснушками, меня озадачил. Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга, а потом он заговорил быстро и очень тихо:

— Понимаешь, не могу я здесь долго бегать, не могу!

Я молча хлопала глазами, не успев сообразить, нужно радоваться этому обстоятельству или нет.

— Ты не дрейфь, делать-то тебе ничего не надо. Все будет нормально, поняла?

Ответить утвердительно на этот вопрос означало однозначно соврать, а я всю свою сознательную жизнь придерживалась мнения, что всегда нужно говорить правду... насколько это возможно... К тому же я готова была поклясться, что не видела этого отменного мальчонку в вагоне, из которого вышла.

— Видите ли... э-э-э... — начала я, пытаясь донести до незнакомца, что я женщина кругом больная, робкая, местами даже с отклонениями от нормы и пугать меня нельзя.

Но столь трогательно, на мой взгляд, начавшаяся речь была прервана неожиданным, я бы даже сказала, неприличным поведением собеседника. Состав почти уже затормозил у следующей станции, когда Рыжий прохрипел мне в ухо:

На, держи. — Я ощутила в своей ладони какой-то тряпичный сверток. — Только не потеряй, не потеряй. Я тебя сам найду, слышишь?