С Петром в пути
Шрифт:
Ежели бы знать... Ежели бы знать, сколь много превратностей ждало его на жизненном пути. Ежели бы еврейский Бог мог всё предусмотреть.
Но Бог, видно, решил не вмешиваться. Ни еврейский, ни магометанский, ни христианский — Яхве, Аллах и Саваоф не подавали виду, что судьба некоего Поэля Шафира из Смоленска их в какой-то степени занимает. Они предоставляли земные дела собственному их течению. Они равнодушно взирали на мерзостные дела человеков, какого бы вероисповедания они ни были.
Поэль был вольнодумцем. Таким его сделали книги и собственный критический ум. Смолоду он стал сомневаться в Боговом соизволении,
Он понял, что богов выдумали люди на заре цивилизации. Они были не в силах объяснить всё сущее на Земле: гром и молнию, ветер и дождь, движение светил, землетрясения и прочие действия стихий. Им казалось, что всем этим управляют могущественные человекоподобные существа или существо, которое надо умилостивить, приносить ему жертвы. Нашлись такие, которые присвоили себе звание посредников меж небом и землёй, между мифическим Богом и племенем. Это было не особенно хлопотно, зато давало власть и приношения.
Во имя власти и приношений и действовали Божьи слуги. Как, впрочем, и те, кто властвовал на земле, в племени, в княжестве, в государстве. И те и другие быстро смекнули, что выгодней всего действовать под прикрытием Бога, его именем.
Всё это Поэль понял и стал относиться к Богу и его служителям если не враждебно, то трезво. Обрядность иной раз смешила его. Это был плохой маскарад, театр, балаган — что угодно. Это была ложь на ходулях, либо на котурнах, как у древних греков, ни с чем по существу не отличавшаяся от действий колдунов. «Люди, протрите глаза!» — хотелось ему воскликнуть иной раз. Но на глазах подавляющего числа людей были шоры, вековые шоры, тысячелетние шоры, которые безуспешно пытались стащить познание, наука, время. Всему нашлось объяснение, и Богу нигде не осталось места — ни на земле, ни в небесах — в бесконечных просторах Вселенной.
Благодетель Поэля боярин Богдан Матвеевич Хитрово помер своею смертью, оставив его в звании толмача, то бишь переводчика, и насильно окрестив его, чему Поэль не особенно противился, равно как и те еврейские купцы и сидельцы, которых заставили присягать благоверному царю Алексею Михайловичу. Новая вера открывала путь к занятиям торговлей и ремёслами. Иначе пришлось бы выметаться, иначе всех их — Евреиновых, Веселовских, Копьевых — ждали разорение и рабство.
Теперь он был Павел Филиппович. Его крестным отцом был тот самый стрелецкий голова, который встретил его на пути к боярину, — Филипп Антонов сын Козлов. Весельчак Филипп. Они были в дружбе и приязни. Нет, не зря он перенял российский язык. Каждый новый язык сулил открытие нового мира.
Поэль-Павел удачно женился. Его супруга Марья Самойловна из рода Евреиновых была домовита и чадородна. Она подарила ему двух сыновей — один вскоре умер — и пятерых дочерей. Её звали библейским именем Рахиль.
Незадолго до своей кончины боярин Хитрово уступил его за жеребца и свору борзых своему соседу, тож боярину Фёдору Алексеевичу Головину, ближнему у молодого царя Петра Алексеевича, чьей матерью была Наталья Кирилловна из захудалого рода Нарышкиных, вторая супруга благоверного царя Алексея Михайловича. Эдак молодой царь его пожаловал за верную службу. Оценил по достоинству.
Новый
Фёдор Алексеевич был подвижен. В нём были и все остальные угодья: природная доброта и терпимость, великая любознательность, кою он оценил и в новом своём служителе. Павел при нём оставался толмачом.
Был Фёдор сыном боярина Алексея Петровича Головина, чей корень углубился в российскую землю в четырнадцатом веке, при великом князе Василии Дмитриевиче. Предок его, тож княжеского корня, Стефан Ховра явился на Москву из отечества своего Кафы. Старший сын его, тож Стефан, был отцом сына Ивана прозвищем Голова за природный ум и рассудительность. От него и пошёл род Головиных.
Головою был его потомок, Фёдор. Он латынский — язык науки — знал, как природный римлянин. Знал он и другие языки и допрежь всего голландский — язык мореплавателей, купцов и мудрецов, едва ли не первенствовавший в те поры в Европе.
Потому-то Павел и вошёл в доверенность боярина. А в ту пору его государева служба вошла в высокую цену. Тридцати шести лет от роду он был пожалован царями и великими князьями Иваном да Петром Алексеевичами и сестрою их правительницей царевной Софьей из стольников в окольничие и в генваре 1686 года отправлен высоким послом в Китай для заключения мирного и пограничного трактата.
К тому времени двор его перебрался в Москву. Переехал из ополяченного Смоленска и Павел с семьёю. Крестнику Фёдора Алексеевича Петрушке Шафирову шёл тогда восьмой годок.
Малец был шустрый, ухватливый, и Павел учил его языкам, коими сам владел. Он внушал ему, что язык есть ключ к сердцам и умам, ключ к истине. А истина заключена в книгах домашней библиотеки.
— Вот подрастёшь, — наставлял сына Павел, — покровитель наш Фёдор Алексеевич возьмёт тебя в свою службу, и будешь ты при нём неотлучно, и увидишь города и государства, и будешь там не чужаком-зевакою, а как бы своим человеком, ибо язык откроет тебе чужую страну. Вот ныне Фёдор-то Алексеич в Китай путь держит, много тысяч вёрст одолевает, много диковин на пути его дальнем повстречается.
— А там, батюшка, и дикие звери, и дикие племена опасны, — уже по-взрослому рассуждал Петруша.
Павел ухмылялся.
— Ишь ты, всё понятие имеешь! Слыхала, мать, как чадо-то рассуждает!
Мать целовала сынка в пухлые щёки с ямочками, а отец вёл его в кабинет, дабы полистать вместе с ним новую книгу.
А Фёдор Алексеевич Головин с товарищами своими стольником и воеводою нерчинским Иваном Астафьевичем Власовым да дьяком Семёном Корницким под охраною полутысячи стрельцов московских и полутора тысяч солдат сибирских гарнизонов после двухмесячного странствия подъезжал к Тобольску — столице Сибири. Едва ли не на полторы версты растянулся его караван. То было великое посольство, так оно и именовалось в царских грамотах.