С Петром в пути
Шрифт:
Уже вовсю шли приготовления к казням. И судя по всему, они должны были затмить все предшествующие расправы. О том прослышал патриарх Московский и всея Руси Адриан. И он бы восстал. Но восстал по-стариковски, будучи немощен и дряхл.
Был он десятым патриархом: по кончине патриарха Иоакима занял патриарший престол в 1690 году. До этого пребывал архимандритом Чудова монастыря, бывшего в Кремле и почитавшегося как бы патриаршим, а затем занял кафедру митрополита Казанского и Свияжского. Там он сочинил для духовников и для паствы многоумное сочинение под заглавием: «О древнем предании
Ещё сочинил он похвалу бороде яко символу христианского смирения. И по сей причине был он царю Петру великий супротивник и поначалу негодования своего не скрывал, ибо супротивность эту унаследовал от покойного Иоакима. И почитал своим пастырским долгом предостеречь молодого царя от еретических заблуждений и отвратить от пагубы иноземщины.
Но царь явно пренебрёг христианнейшими его предостережениями. Более того: ему передавали, что Пётр обзывает его старым козлом и сильно гневается, когда патриарх мешается в мирские дела.
«Ах ты боже мой, — с отчаянием думал Адриан, — небось не бывало ещё на Руси такового царя-нечестивца. Да вдобавок пренебрегающего смиренными советами убелённого сединами старца. А ведь ему только двадцать шестой годок. Что же станется с ним и с бедной Россией, когда он войдёт в пору и загустеет?»
Видя тщету своих усилий и полагаясь на то, что Петра умудрит сам Господь, Адриан попритих было. Но тут явился повод окоротить дерзкого, призвать его к смирению и милосердию. Ибо заповедал Христос прощать грехи наши.
Готовилось чудовищное пролитие крови людей подневольных, невинных. Не сошёл ли в самом деле на русскую землю в образе царя и великого князя сам антихрист, как утверждают староверы, а вместе с ними и простой народ? Не подменили ли в самом деле иноземцы православного юношу своим, басурманским, хуже того — жидовской породы?
Чему и кому верить? Патриарх был в полном отчаянии. Он обратился к ближнему боярину Фёдору Алексеевичу Головину за советом. Тот был приближен к царю и пользовался его неограниченным доверием. Прошёл слух, будто царь хочет сделать его по иноземному образцу канцлером, то есть второй персоной в государстве.
Увы, благочестивый боярин дудел в ту же дуду, что и царь. Он предостерёг патриарха от необдуманных шагов. Он посоветовал ни в коем случае не мешаться.
— Я, — сказал ему боярин, — пробовал было отговорить царя от столь ужасного кровопролития, но Пётр даже замахнулся на меня. Во гневе государь себя не помнит. Николи такого не бывало, чтобы он на меня руку поднял. Будто зверь лютый зарычал: «Молчи! Убью!» И таково мне стало страшно, что я весь задрожал, — закончил Головин.
Но Адриан всё-таки решился. «Ежели суждено мне потерпеть за человеколюбство, то Господь это зачтёт», — думал он. И взяв с собою из предосторожности и для представительства архимандрита Чудовского монастыря Гервасия, соборных протопопов Агафангела и Иринея, равно и нескольких служек, отправился в Преображенское в двух каретах и при одном возке.
Он вёз с собою икону Богородицы «Умягчение злых сердец», надеясь на то, что царь
— Ты что молчишь, отче Гервасий? — удивился патриарх. — Неужто я не прав?
И так как архимандрит продолжал молчать, стал подозревать нечто... И тогда Гервасий разомкнул уста:
— Ты мне, святейший отец, ничего не говорил, и я тебя не слышал, — и при этом покосился на верного патриаршего служку Ермилу, подремывавшего напротив них, на кожаном сиденье.
— Неужто опасаешься доноса?
— Всего опасаюсь, святой отче, — ответил Гервасий. — Такие ноне времена. Слыхал, небось, про отца Вассиана. Донесли на него, что клал охулку на государя. Так сволокли его туды — в Преображенское, и сам князь Ромодановский ему пятки подпалил, доколе тот не признался.
— Уф! — и Адриан почувствовал, как волна холодного пота обдала спину. «Этот нечестивец и на патриарха посягнуть может, — подумал он, — для него не существует освящённых особ».
А архимандрит, словно почуяв, каково он мыслит, стал разговорчивее:
— Бережёного Бог бережёт, святейший отче. А что ноне делается, ты и сам знаешь. Расстригают священников будто бы за их вину пред государем. Вот ведь и полковых тронули. Враг — он ничего не страшится, его власть, его воля, и что на Страшном суде ему причтётся, и что в геенне огненной гореть будет...
— Полно тебе стращать, — бормотнул Адриан и перекрестился. Он вспомнил предостережение Головина, вспомнил и россказни других. И мутно стало на душе. Но поворотить назад не посмел, сочтут — струсил-де патриарх.
Меж тем зловещие признаки грядущих казней — столбы с петлями — стали попадаться всё чаще. Их, впрочем, было немного: видно, главное умертвив готовилось на главной же площади Москвы, подобно прежним временам.
Робость мало-помалу входила в душу патриарха. Как же быть? И поворотить назад нельзя, и ехать вперёд опасно. Царь не помедлит оскорбить священную особу патриарха прилюдно. А как тогда быть? Как носить тогда позлащённую патриаршую митру с крестом?
Ворота были распахнуты. Но преображенцы в зелёных мундирах во множестве охраняли их. Сержант придержал патриаршую карету, но, заглянув в окошко, осклабился и смиренно подошёл под благословение. Потом хвастал: «Экая удача, братие, сам патриарх благословил!» За ним стали было подходить и другие стражи, но архимандрит нашёлся: высунул из окошка крест и все стали прикладываться к нему.
Деревянный дворец Петра, более подходивший под название большой избы, был молчалив. Дверца патриаршей кареты распахнулась, двое служек подхватили его под руки, и Адриан кряхтя опустился на землю. Вслед за ним вылез и архимандрит.
— Государь у себя? — спросил ой у подскочившего капитана.
Повторилась давешняя сцена. Капитан и его наряд не только подошли под благословение, но и приложились к сухонькой патриаршей ручке.
— Пожалуйте, ваше святейшество, я тотчас доложу, — и капитан петушком исчез в двери. Возвратился он слегка смущённый: — Великий государь Пётр Алексеевич изволят вас ожидать.