С Петром в пути
Шрифт:
— Ну-ка, Данилыч, — обратился он к Меншикову, — спляши ты за меня. Ты вроде ловчей.
Меншиков скинул свой сержантский камзол и пошёл вприсядку. Никто из капитанов не мог ему соответствовать, и они расступились.
На звуки музыки сбежалась ребятня, потянулись степенные поморы. Стояли в отдалении, посмеиваясь: зрелище было диковинное.
— Глядите, мужики, на царскую потеху! — возгласил, отдыхиваясь, Меншиков. — Такого более не увидите вовек! Сам государь Пётр Алексеевич изволил пройтись в танце. Потом будете сказывать: лицезрели-де самого государя в веселии.
Мужики
— Пущай их! Будет что вспомнить, когда в ум войдут. Самого батюшку-царя в веселии...
Прошло ещё две недели. Пятого августа полки грузились на корабли. Утро было туманное, на солнце наползли тучи. Парило. Полчища чаек с криком, похожим на взвизгиванье, кружились над караваном. Десять кораблей выстроились один к другому. Меж них были проложены сходни, чтоб ускорить посадку. «Святой Пётр» притулился в стороне — один из четырёх русских. На нём должен был плыть царь со свитой.
Сцепились крючьями. Сходни были без перил, шириною в три четверти сажени. Они провисали над бездной. Люди шли шеренгою, иные оскользались, шли, стараясь не глядеть по сторонам и вниз в зелёную пучину. Качка была умеренной, но всё ж суда покачивало: было похоже на равномерное дыхание.
Вдруг послышались крики, поднялась суматоха. Двое солдат не удержались на шатких сходнях и рухнули в море. Опасность была в том, что у причалов плавали брёвна, и во множестве. Не угодили бы на них. Не потянуло бы их, солдат, ко дну в тяжёлой амуниции.
Пётр наблюдал всё это издали. Потом кликнул дежурного денщика, велел:
— Ступай да вызнай — не убились ли, да не мешкай.
Денщик возвратился с ответом, что вытащили живых с ушибами.
— Небось дрогнут. Прикажи каптенармусу дать им водки. Пущай сколь могут, столь и выпьют. Для сугреву. Да скажи, чтоб доктор Вульф освидетельствовал их. Не было б какого урону...
Инцидент насторожил остальных. Шли, держась друг за друга. Посадка шла без происшествий. Длилась она два дня, благо солнце почти не закатывалось. И то благо: неожиданно тучи сомкнулись, и полил дождь. Всё окрест мгновенно отсырело, причалы обезлюдели. И даже чайки как-то притихли.
Наконец прозвучал сигнал к отплытию. Бабахнули пушки, салютуя оставшимся на берегу. Курс — на Соловецкие острова.
Островов тех много. Главный — Соловецкий, поменьше Анзерский, Большой и Малый Муксалма да Большой и Малый Заяцкие. Остальные мал мала меньше. На Соловецком — монастырь с храмами и кельями, обнесён стеною с башнями из гранитных булыг. Крепость старообрядческая. При блаженной памяти царе Алексее Михайловиче поднялись там монахи противу Никоновых новин. Восемь лет длилось восстание, и восемь лет царёво войско осаждало крепость. Большое соловецкое сидение было подавлено, но дух кержацкий вышибить не удалось: густ и крепок был и остался.
Острова гнездились у входа в пространную Онежскую губу — прихожую великого озера. Но не само оно манило Петра, а его столь же великая соседка — Ладога. Из неё истекала река Нева, в горле которой устроилась запиравшая в неё вход шведская крепость Нотебург. Вот на
Выносил Пётр предерзостный план: проторить «государеву дорогу» из Онежской губы к Нотебургу и далее — к устью Невы. По воде и по суше. По лесам да по болотам, через весь озёрный край.
Призвал Головина и Головкина и предъявил им чертёж с проложенным маршрутом:
— Вот как я мыслю поход к Нотебургу. Призвал я вас, голова и головка, для совету: осилим?
Оба пожали плечами. Наконец Головин нерешительно молвил:
— Как знать, государь. Путь нехоженый, места заповедные. По ним, небось, охотники продираются. А как мы с войском?
— Не токмо с войском, но и с фрегатами, — хохотнул Пётр и, посерьёзнев, прибавил: — А я ужо распорядился: сержанта Михайлу Щепотева с командою послать в те места для прокладки дороги. Дать им топоров, пил да лопат достаточно, крестьян тамошних поднять валить дерева, строить мосты да гати. Щепотев — мужик исправный сдюжит.
И вот теперь предстояло вызнать — сдюжил ли Щепотев. Высадились без помех, царь приказал не медлить. Пришли к Нюкче, деревнишке староверской, единой на том берегу. А так — безлюдье, глухомань.
— Пущай веруют, как совесть велит, — указал Пётр, — Бог у нас с ними един, а божьи начальники разные. Ну и пусть их. Мне иной раз сподручней двумя перстами окреститься.
Царь был бодр, добр, весел и деятелен. Выволокли один фрегат, другой, впряглись, что кони в сбрую, подлатали брёвна-катки. Огромные тела судов переваливались с боку на бок, гати под ними проседали, и наружу выдавливалась жидкая грязь. Казалось, киты-левиафаны выползли на сушу, и им невмочь двигаться: чуждая стихия.
Версту посуху одолевали два дня в упряжке из сотни и более человек. Работа ждала всех, иной раз и сам царь впрягался ради почину и понукал свитских: князей и бояр Андрея Ивановича Голицына, Бориса Ивановича Прозоровского, Юрья Юрьевича Трубецкого, — да и без Головина с Головкиным телега не везла. А двенадцатилетнему царевичу Алексею всё это было в потеху, и он тоже держался за канаты, делая вид, что тащит, и ухватывал за полу кафтана своего новоявленного дядьку-воспитателя Меншикова.
— Дитя должно знать, почём фунт солдатского лиха, — говаривал Пётр, с любовью глядя на сына. — Чрез войну должен пройти всякий, не исключая и мальчонок. Она всякого смелет: кого в муку, кого в крупу, а кого и в полову.
Сменялись часто — с царём было сверх четырёх тысяч человек. Когда встречались речки и озерца, наступало облегчение. Кабы не мошка, забивавшаяся в нос и уши, ослеплявшая, поедом евшая, всё бы ничего. Но она стала поперёк пути, и спасения от неё не было. Стояла стеною под водительством комаров да оводов — напасть.
Доволоклись до Повенца, поплыли Онегою, потом вошли в Свирь-реку, из неё в Ладогу, на простор. Пётр отправил Шереметеву гонца с наказом: «Изволь, ваша милость, немедля быть сам неотложно к нам в Ладогу, зело нужно и без того инако быть не может». Расправили плечи у островка в городе Невы, не пропускавшем далее. На островке — крепость. Нотебург, обнесённая каменной стеною в две сажени, ощерившейся 142 пушками.