S-T-I-K-S. Псих

Булавин Иван

Фатима, протолкавшись сквозь цепь бойцов, внимательно смотрела в лица тех, кого захватили, выискивая знакомых. Поиск увенчался успехом. Она нашла, кого искала, схватила его за воротник, выдёргивая из общей массы, и посмотрела в глаза. Дальнейшие события я понимал, но как-то верилось с трудом, даже в то, что видишь. Мужчины всё-таки опережают женщин в жестокости, но только в командном зачёте. А в индивидуальном женщины порой способны на такое, что и у меня волосы на заднице зашевелятся.

А произошло следующее. Мужик в камуфляже, высокий,

крепкий, но с пропитой рожей, вдруг резко расплылся в улыбке идиота. Глаза его стали мутными, видно было, что кроме Фатимы он никого и ничего не видит, а она проговорила шёпотом, похожим на шипение змеи:

— Карпик, дорогой, ты меня любишь?

Захлёбываясь слюнями, тот был не способен говорить, но закивал активно.

— Ты готов для меня на всё?

От кивания его голова готова была отвалиться, и, надо сказать, это было бы для него не самым худшим вариантом развития событий. Но вышло иначе. Улей в лице Фатимы приготовил ему участь похуже. Она протянула ему нож.

— Сними штаны, дорогой, ну же, мне это нужно…

Тот безропотно расстегнул ремень и стянул брюки с трусами до колен.

— Твои яйца, — продолжала шипеть Фатима, — отдай их мне, они мне нужны.

Карпик взял нож и, даже не поморщившись, начал себя резать. Через полминуты он, всё так же улыбаясь протянул ей кровавый комок, а сам, постояв ещё немного, упал на колени и скоро потерял сознание от потери крови, которая хлестала по ляжкам, как из брандспойта. Кого-то стошнило, кто-то одобрительно покивал, один из солдат заметил:

— Умер счастливым.

Фатима развернулась и, почему-то с грустным видом, ушла в машину. То ли сама испугалась содеянного, то ли не насытилась местью.

А мы с Бородиным, прихватив местного курбаши, отправились на допрос, который решили проводить в местной "администрации". Был это мужик за сорок, крепкий, угрюмый, весь расписанный татуировками, свидетельствующими о богатом тюремном опыте. Тонкая майка, надетая по причине жаркой погоды, выставляла их напоказ.

Для допроса мы привязали его к креслу, я прихватил некоторые инструменты, хотя не понимал, почему бы не использовать повторно Фатиму. Пусть так же на него посмотрит, и он сразу выложит даже все подробности половой жизни своей мамы. Потом Бородин объяснил, что дар у неё развит ещё слабо и требует длительной перезарядки. Тогда стало непонятно, зачем было расходовать одноразовую нимфу для сведения мелочных счётов. Ну, да ладно, их проблемы. Бородин начал допрос:

— Представляться вас я не прошу. Как вас зовут, нам не интересно. Нас интересуют некоторые другие вопросы. Вы дадите ответы на них. Учтите, я ментат и сразу почувствую ложь.

— Чувствуй, что хочешь, только и говорить я тебе ничего не буду. Не заставишь, — мужик был определённо не труслив.

— Не заставит, — подтвердил я, доставая из кармана плоскогубцы, — для этого есть я.

Захватив плоскогубцами указательный палец на его правой руке я сдавил первую фалангу, расплющивая её до толщины бумажного

листа. Вырвавшийся у него крик перешёл в стон, потом в хрип, а потом он повис на удерживающих его верёвках, издавая звуки, похожие на громкую икоту.

— Задавайте вопросы, товарищ капитан, — сказал я, протирая руки и инструмент от крови платком.

— Вопрос первый, — Бородин внимательно смотрел ему в глаза, — где находится ферма?

— Всё равно убьёте, — прохрипел он.

— Размечтался! Я тебя мучить буду не меньше трёх суток, ты меня умолять будешь тебя убить, да не допросишься, — с этими словами я повторил процедуру с пальцем уже левой руки, он хоть и взвыл, но пока был в сознании.

— Вопрос повторить? — ласково спросил Бородин.

— В горах, десять километров отсюда, там без меня не найдёте, отведу, если жив буду.

— Врёт, — коротко сказал капитан.

Я кивнул и взял отвёртку, которая лежала и нагревалась в пламени керосиновой лампы. Сочтя температуру достаточной, я взял её и приложил к его шее в районе первого позвонка, орать у него сил уже не было, но тонкий визг подтвердил действенность приёма.

— Дорога, грунтовка, на север почти прямо, в ворота упирается, — он говорил, словно с набитым ртом. Язык, что ли, прикусил, когда орал?

— Уже лучше, теперь о том, какая там охрана?

— Да… никакая. Шесть человек, автоматчики. Они ведь, тушки эти, никуда не побегут. Слабые от потери крови, да и повырезали уже многое у них.

Я взял нож и одним взмахом отрезал его левое ухо. Кровь ручьём потекла по шее, а я, для усиления эффекта, навис над ним и стал это ухо с хрустом жевать, глядя на него бешеными глазами.

— Повырезали, говоришь.

Бородин отодвинул меня и попросил не мешать вести допрос. Снова встав за спиной пытуемого, я незаметно выплюнул ухо и вытер рот платком.

— Вопрос следующий, как осуществляется контакт с внешниками?

Мужик, видимо, был мазохистом. Невозможно бояться далёких внешников больше, чем человека, который здесь и сейчас режет тебя на части. Увидев его заминку, я снова взял раскалённую отвёртку и вставил её на этот раз в ухо. Зашипело и запахло палёной шерстью. Допрашиваемый на несколько секунд вырубился, но мы полили его водой и привели в чувство.

— Вертолётная площадка, вертолёт они присылают, забирают контейнеры, оставляют новые пустые, смотрят пациентов и определяют, кого пора на стол.

— А кто их режет? У вас доктор есть?

— Есть один коновал. Он хирургом был в том мире, вроде как, даже хорошим хирургом, а потом в Улье к нам попал. Его на стол хотели, а как узнали, кто он, так к делу пристроили.

Пока Бородин обдумывал следующий вопрос, я сделал на его плече круговой надрез, обводя татуировку с церковной тематикой, после чего, захватив край кожи пассатижами, одним резким движением оторвал её. Глядя на изображение Божьей матери с младенцем, он заплакал.

— Когда прилетят в следующий раз? — спросил Бородин.