С утра до темноты

Аксенов Василий Павлович

– Ну хорошо, возникнут байронические интеллигенты, и что они смогут сделать? Привить аристократизм духа?

– Пожалуй. Они смогут создать новую атмосферу. Новую атмосферу жизни. Наш народ еще, прямо скажем, темный вообще-то. Ему до сих пор кажется, что за границей какие-то чужие совсем люди, для них гораздо ближе какой-нибудь хам, областной глава администрации, чем бизнесмены, финансисты, гуманитарии, благотворительные общества. С опаской смотрят на другие конфессии, экуменизм очень далек от них. Опять вера подменяется ритуалом веры, но не потащишь же всех за уши к философии. Хотя ощущение священности и таинственности необходимо развивать… То есть не развивать – культивировать, как сад.

– Как говорят, по некоторым оценкам, десять миллионов разделяют в России либеральные идеи. Эти миллионы людей после выборов оказались за бортом…

– При таком поражении, как вот мы испытали на думских выборах, сами виноваты, между

прочим, уж думаешь, что администрация нынешняя и эта партия «Единая Россия» – все-таки еще сдерживающий момент перед нахрапом людей нацистского толка, нацизма. Другого сдерживающего момента уже нет. В общем-то, я не политик, но мне кажется, нужно создать какую-то единую сильную партию. Назваться «Союзом правых сил» – значит обречь себя на поражение неминуемое, ну «Яблоко» – это еще непонятно, вкусно – можно куснуть, да? А «Союз правых сил» в сознании миллионов и миллионов людей – это значит союз буржуев с огромными животами и зевами. Этот стереотип жив до сих пор. Они вовсе не правые. Нас, например, в Советском Союзе называли левыми. Левые, фрондеры. Они должны быть фрондерами. Левыми не надо себя называть, но они либералы и демократы. А у нас либерально-демократическая партия – это партия Жириновского. Украли название еще при Советском Союзе – такой сатанински хитрый, дальновидный проект КГБ. И он сейчас вовсю функционирует. Функционирует, отвлекая людей от настоящего либерализма, от настоящей демократии. Надо придумать партию, в которой не было бы среди лидеров амбициозных людей, отрицающих всякое содружество ради победы идей или не победы, хотя бы существования… И кто лидер? Может быть, какая-то новая креатура. Во всяком случае, в одном я согласен с Чубайсом – это не разгром, а поражение в одном сражении. Думаю, что, как ни странно, и правящая партия может быть в некоторой степени гарантом существования оппозиции. Потому что если придут разноглазьевы, будет очень неприятно. Вообще ситуация неприятная… Все эти разговоры о величии, всегда подкрепляемые каким-то милитаризмом. А величия можно ведь и без армии достичь. Почему так или иначе, но все время мы и НАТО – враги?.. И все же тоталитарный мир всегда слабее либерального. Хоть это звучит парадоксально. Потому что он, как в анекдоте, «сильный, но легкий». Его можно выбросить в окно. И он рассыплется. А либерализм обладает какой-то вязкостью. Его вот вроде забили, вот как сейчас у нас забили, и пребывает он в ничтожестве, а потом начнется опять.

– У вас есть рассуждение о возникновении времени: время наступает после изгнания из рая. Мы идем, и мы никак не можем ни вернуться в рай, ни создать его, мы просто идем по пути изгнания из рая.

– Но когда мы придем или когда мы вернемся – время остановится.

– А что за Пушкин-курьер блуждает у вас по Европе?

– Какой-то родственник поэта. Он потерялся в Вене, его искали Воронцовы, Шувалов. Негодовали: куда пропал Пушкин? Ему совсем нечего было делать в Вене. У меня есть потрясающая книга «Письма к Вольтеру», изданная просто на европейском уровне Академией наук СССР в семидесятом году. Я купил ее в русском магазине в Вашингтоне. Вот Пушкин оттуда взялся.

– Ваш друг мне поведал, что ваш любимый поэт Пушкин.

– Да, я люблю Пушкина.

– И кажется, даже кот у вас в доме…

– Это пес тибетской породы. Когда жена увидела его впервые, он был без шерсти, совсем голенький, только бакенбарды висели. Она ахнула – да это же Пушкин! И так сразу и приклеилось.

– Я ошиблась, но все же кот был и звали его – Онегин, а его хозяин – одинокий Стас Ваксино.

ГИПЕРССЫЛКА:

«Вновь мы остались вдвоем с Онегиным в огромном доме. Кот не то чтобы постарел, но изрядно посолиднел. Притворный бандитизм в округе его меньше увлекает. Он любит теперь сидеть на столе в кухне и смотреть на папу, когда тот вкушает свой патентованный диетический ужин. Ты не один, как бы говорит он мне своими круглыми глазищами и подрагивающими усищами, мы с тобой вместе; мужчины, друзья. Я скоро догоню тебя по возрасту, если принимать во внимание ваш дурацкий расчет кошачьих лет – один к семи. Иногда лапой он берет какой-нибудь кусочек из тарелки»

(Василий Аксенов. Кесарево свечение. Глава под названием «Роман подходит к концу: народ разъезжается»). 2004

Тезей и другие

«Все, что должно быть сказано, уже было сказано, но поскольку никто не слушал, приходится все повторять сначала», – заявил Андре Жид и в 1946 году написал повесть о Тезее.

Это небольшое произведение стало чем-то вроде завещания писателя. Его Тезей, постаревший правитель Афин, рассуждает о том, каков путь создания идеального государства божественного подобия. Андре Жид спорит, даже не спорит, а так, как бы наносит «заметки на полях» платоновского «Государства». Создатель Афин – города разума и духа, Тезей прошел искушения, схожие с идеями философа, и уже на исходе своих дней освободился от иллюзий. Как в свою очередь и сам лауреат Нобелевской премии А.Жид полностью отрезвел от симпатий к Советскому Союзу, от коммунистического наваждения. Он убил своего Минотавра.

Одновременно с написанием «Тезея» во Франции в Москве создавались высотные дворцы. И высотка на Яузе стала дворцом Минотавра, сражаться с которым предстояло другому Тезею.

– Тезей Еврипида и Сенеки – классический герой, Тезей Плутарха – государственный муж. Тезей Андре Жида – законный правитель, побуйствовавший в молодости, резонирует в зрелые годы… Какой Тезей Аксенова?

– Для меня мифологический Тезей – боец, можно сказать, спецназовец какой-то… Он ведь убил множество людей, зверей; сек всех направо-налево. И лишь когда он вошел в Лабиринт, чтобы спасти принесенных в жертву семь прекрасных дев и семь юношей, он сделал это не для того, чтобы стать героем, а для благородной идеи – освобождения афинян от злодея. А потом как следствие Афины стали городом духа. Греческие герои – часто полумифические, полуисторические фигуры. Они вообще были дети частично смертных, частично богов. В размытости, перетекаемости смыслов и заключается сила античности. В романе «Москва Ква-Ква» образ Тезея, конечно, преследовал Кирилла Смельчакова, он всегда смутно идентифицировал себя с Тезеем. Смельчаков не был певцом Сталина, но он искал идеал божества, а в результате увидел черную черноту, черноту чернее черноты… И он ощутил себя врагом черноты, врагом Минотавра. Недаром Ксаверий Ксаверьевич после выступления поэта Смельчакова в Московском университете, где тот читал стихи о Тезее, так испугался. Он догадался, что в образе Минотавра можно зашифровать Сталина. А поэт ему ловко ответил: «Ничего подобного, это Пентагон». Наврал, короче говоря. Но сам-то Сталин сразу его раскусил. На даче после прочтения поэмы Сталин заявил, что у него есть острое чувство врага, он всегда распознает врага. И потом, после его уничтожения, выясняется, что он действительно был враг. А есть также острое чувство друга. «Вот ты написал яркую антисоветскую поэму, но я тебе ее никогда не поставлю в вину, потому что ты – друг».

– Человек не был свободен, никогда не будет, и нехорошо, если будет, – так рассуждает Тезей Андре Жида. Не значит ли это, что человек живет не вполне своей жизнью? И следовательно, все, что говорит, есть ложь по определению, всего лишь обоснование собственных ошибок и заблуждений?

– Видимо, творческая интеллигенция того времени, как я представляю себе, мучилась из-за необходимости славословить Сталина. Поэтому искала любое оправдание: «Неужели же мы такие ничтожества, что можем какому-то жалкому политическому авантюристу петь осанну? Все-таки очевидно, что в нем есть нечто историческое, есть нечто мистическое». И Кирилл видит в нем мистического бога. Он утешает Глику, что ничего, Сталин умрет, как мы все, но станет Богом. Вот будущей нашей новой религии мы все и служим, неоплатоновскому государству служим. Но возникает ужас черноты: там не Бог, а бык его ждет.

– Платон формулирует постулат, который он называет центральным и наиболее важным политически: требование верховной власти правителя-философа.

– Есть что-то, что соединяет, казалось бы, такие далекие эпохи. И в общем, неоплатоновская идея – это мечта Смельчакова да и Моккинакки тоже. У меня нет никаких весомых доказательств, но смею думать, что та интеллигенция, которая вроде бы уцелела после жутких чисток, она как бы предлагала верховному вождю быть при нем в качестве правителей-философов в платоновском понимании, таких как бы толкователей происходящего. И каждый период, свободный от массового зверства, они, возможно, пытались использовать для влияния на верхушку. Писатели, предположим, как Эренбург или Твардовский, Пастернак, в очень большой степени Симонов…

– Однако Пастернак был так далек от власти!

– Далек. Он, конечно, не собирался становиться членом Политбюро, у него и в мыслях этого не было, но истолковать вот такую неминуемую власть, с которой можно жить и строить утопическое общество, он пытался. Он был под аурой революции, всей этой очистительной бури, пронесшейся над страной…

– Но самообман проповедников-толкователей – это обман других.

– Конечно, конечно. Но желание самооправдания… Понимаете, если признаться самому себе, что живешь вот так лишь оттого, что боишься пыток – не смерти боялись, а пыток, то это значит – ты ничтожество и жизнь бесцельна. Поэтому, возможно, они думали: ну наконец-то эта власть придет в себя, они уже нажрались насилия и поймут, что такое народ, что такое будущее вообще и какое будущее они готовят. И всем кажется – ну все, не будет больше ужаса и мы все-таки действительно станем активными членами этого общества, еще не зная, что задумано чудовищное злодейство, задумано «дело врачей», высылка всех евреев в Сибирь. То есть уничтожение. Задумана оккупация Югославии. Они же собирались туда входить. В романе, конечно, все в гротескной форме, когда Сталин говорит, какие дивизии куда пригнать. Тито сам был мини-Сталин, конечно. И я не исключаю, что он действительно предложил объединиться СССР и Югославии. Это взято из дневников Джиласа. Сталин сначала согласился, а потом испугался, что Тито его убьет и станет единым вождем. В романе недаром Тито говорит, что мы должны устранить Сталина для спасения мирового коммунизма.