С. Ю. Витте
Шрифт:
– С таким нахалом мы отказываемся заседать, – обрывали Витте путейцы, собирая свои портфели.
– С такими идиотами и я не могу работать, – отвечал Витте.
Сановные члены воздевали к небу руки, и заседание закрывалось.
Тарифы спали, зато бешено свивалась интрига. Столица поделилась на виттистов и антивиттистов. К первым принадлежали дельцы во главе с братьями Скальковскими, ко вторым – почти весь бюрократический и аристократический Петербург. Имя Витте стало синонимом всякого непотребства. А когда Скальковский познакомил его с пользовавшейся громкой известностью среди петербургской золотой молодежи Матильдой Лисаневич и Витте, с места влюбившийся в нее, решил на ней жениться, негодованию матрон и Катонов не было предела [84] . В Петербурге образовалась Лига защиты добрых нравов. Лига эта послала Александру III донос, обличавший Витте во взяточничестве. В карьере Витте открылась самая интересная страница. На Малой Морской, в роскошном особняке, проживал известный всему Петербургу А.
84
У покровителя Витте, адмирала Чихачёва, было с полдюжины дочерей. Одну из них он прочил за Витте. «Если бы этот брак состоялся, – говорили провидцы, – жизнь Витте сложилась бы иначе». Ну, и история России. – Примеч. авт.
На один из таких четвергов будущий диктатор явился бледным, но с особо гордо поднятым челом и сверкающим задором взглядом.
– Господа, счастливо оставаться. В отставку выхожу…
Переполох. И «дворянин Павлов», и революционер Стахович, и – главное – милейший хозяин, для которого Витте являлся приманкой, осадили модного сановника.
– Что? Почему? Зачем?
– Обвинен во взяточничестве. Утин (директор Учетно-Ссудного банка) предложил место председателя… 200 тысяч оклада. Тантьема… [85] Свои дела поправлю.
85
Тантьема – процент от прибыли, выплачиваемый руководству как вознаграждение
Цифра 200 000 произвела ошеломляющее впечатление.
– Ну, если двести… – протянул Татищев.
Но гости уже отхлынули от опального сановника. И он, поблескивая глазами, мерил кабинет своими огромными шагами. А один из тех, кто все знал, загадочно улыбаясь, вполголоса говорил ему:
– Департамент вы бросите, это верно. А к Утину не попадете… Не про него писано.
Витте загадочно улыбался.
– Не смущайте душу!
Путейское ведомство переживало тяжкие дни. На железных дорогах свирепствовал полковник Вендрих. Сочинил его, как и Вышнеградского, кн<язь> Мещерский. Аккуратный, честный немец, военный инженер, Вендрих довел до сведения издателя «Гражданина» о вопиющих непорядках транспорта. На южных железных дорогах случилась очередная «пробка». Застряли без движения тысячи вагонов с хлебом, углем, рудой. Остановились заводы, срывалась хлебная кампания. Но Юпитеры на Фонтанке (в Министерстве путей сообщения) не волновались: отдавая рутинные приказания, считали себя вне досягаемости. И вдруг гром с ясного неба. В очередном письме к царю Мещерский познакомил его с Вендрихом. А т. к. дело было после крушения у ст<анции> Борок [86] и царь относился к путейскому ведомству с крайним недоверием, Вендрих был вызван в Аничков дворец, там понравился и получил командировку, о которой путейцы и поднесь не забыли. Эпоха эта перешла в историю под кличкой Вендрихиада. С правами и полномочиями, превышавшими министерские, Вендрих, не объявившись даже в министерство, бросился в омут транспорта. И началось. Гюббенет, тогдашний министр путей сообщения, заболел, Салов куда-то исчез. А в управление железных дорог посыпались депеши: «Отстраняю, увольняю, предаю суду!». Самоубийства, сумасшествия, стон и скрежет! Как разъяренный тигр, миролюбивый немец метался по железным дорогам, выталкивая «пробку». «Пробка» была наконец пробита, но с ней и ведомство. Добивал его в Тарифном комитете Витте.
86
Правильно – Борки.
Гюббенет скончался. Управлял ведомством Евреинов [87] . Тузы ведомства примолкли. Зажатое между Вендрихом и Витте, ведомство стонало. Нужен был какой-то решительный шаг. Нужен был новый министр. Его вот и искали. Приманкой был чудный Юсуповский дворец – резиденция министра, лучшая среди подобных.
Среди конкурентов впереди шел принц Ольденбургский, в ту пору кандидат на многие высшие посты. За ним – друг вел<икого> кн<язя> Владимира Александровича – магнат Половцов. За ним – популярный св<етлейший> князь Имеретинский. За ним еще несколько вечных кандидатов в министры. И, наконец, знатные путейцы: Салов, Кербедз и друг<ие>. Эта погоня за постом министра путей сообщения приняла тогда почти гомерические размеры. В нее замешались придворные сферы, высшая аристократия, бюрократия, и продолжалась она около месяца. Путейское ведомство стало самым модным. На одном из семейных обедов государь сказал:
87
А. Я. Гюббенет возглавлял Министерство путей сообщения с 30 марта 1889 г. (9 апреля был утвержден министром) до 17 января 1892 г. Вместе с отставкой он получил назначение членом Государственного совета. Скончался 24 марта 1901 г. в Париже. Г. А. Евреинов управлял Министерством путей сообщения с 19 января по 15 февраля 1892 г.
– У всех свои кандидаты, только о моем не справляются. Впрочем, вряд ли я сумею его провести – Ванновский (министр военный) не хочет произвести его в генералы.
Речь шла о Вендрихе, за которого хлопотал кн<язь> Мещерский. Но у Мещерского был и другой кандидат – Витте. Тот самый Витте, на которого только что поступил к царю донос и просьба об отставке коего лежала на царском столе.
В ясный мартовский день на Фонтанке к подъезду Министерства путей сообщения тянулась вереница экипажей. Из открытой коляски тяжело сошел, поддерживаемый двумя рослыми швейцарами, Витте. Вошел в широко распахнувшиеся перед ним двери, скинул на руки швейцаров бобровую шинель, бросил в воздух подхваченную кем-то мерлушковую шапку и предстал в скромном путейском вицмундире с серебряными пуговицами и с единственным орденом Анны на шее. Оглянулся. Обширная швейцарская, почтительно замершие бравые швейцары и прямо перед входной дверью широкая лестница, разветвляющаяся на первой площадке. На ступенях лестницы в почтительных позах, в расшитых мундирах, лентах и звездах – у начала лестницы чины 3-го и 4-го классов, чем выше, тем моложе. На первой ступеньке – согнув старые спины, охваченные красными и синими лентами, склонив обрамленные сединами головы, в позе покаяния и покорности – всемогущий инженер Салов, начальник казенных железных дорог генерал Петров, начальник водяных и шоссейных путей Фаддеев и товарищ министра Евреинов.
Коллежский советник Витте с его скромной Анной взглядом вишневых глаз скользит по стенам швейцарской, в которую входил мелким чиновником, по лестнице, по рядам сановников. На щеках его играет румянец, на влажных губах – усмешка, орлиный лоб вскинут.
К новому главе ведомства робко подходит управлявший министерством, тот самый, что всего несколько дней назад грозил уволить меня «за распространение позорящих министерство слухов» (о назначении Витте).
Это восхождение Витте между шпалерами вчерашних врагов, торжество оклеветанного над клеветниками, взлет коллежского над тайными советниками, ниспровержение всех бюрократических традиций, пощечина общественному мнению и кругам, куда доступа Витте не было, – минута эта, вероятно, до смерти не изгладилась из памяти триумфатора, как и тех, кому случилось быть свидетелем его триумфа.
В министерском зале стоял новый министр, косноязычно, но с необыкновенной ясностью и силой произносивший свою первую речь.
Как стадо овец перед забравшимся в овчарню волком, подчиненные жались от него к противоположной стене. Министр кончил, скрылся в свой кабинет. И тотчас, один за другим, вызвали к нему лихую тройку, с которой он воевал в Тарифном комитете. Все трое получили отставку. За ними, как бараны на бойне, упираясь, крестясь, входили в страшную дверь другие. На искаженных лицах читалась их судьба.
Зайдя к Витте после общего приема, я воскликнул:
– Сергей Юльевич, кабинет ваш залит кровью…
– Что поделаешь. Государь приказал очистить авгиевы конюшни.
– Без жалости?..
Не отвечая, он мерил кабинет своими характерными шагами. Глаза его уже потухли, чело морщилось новыми мыслями.
– Вот что: в железнодорожном деле у меня комар носа не подточит… А вот шоссейно-водяное – загадка. Знаю лишь, что там царствует произвол и взятка… Загнивший омут… Поезжайте и осветите его! Дайте материал, чтобы можно было из пушки пальнуть. Но не по воробьям… Я доложил уже о вас государю…
– Смилуйтесь! Ведь вы меня на смертоубийство посылаете.
– Знаю… Но у меня никого нет.
– Куда же ехать?
– Куда хотите. Составьте сами маршрут… В вашем распоряжении пароход, поезд… Ну, словом, действуйте. А мне некогда. Прощайте!
– Но… вы будете милостивы?
Витте взглянул на меня с слегка презрительной усмешкой. Глаза его сверкнули.
– Я разворочу осиное гнездо…
Через четыре месяца я возвратился с Днепра, а Витте – с Волги. Он вызвался ехать туда «на холеру». Это было дело министра внутренних дел. Но Дурново струсил. Для Витте же это был жест. И он решился на него так же быстро, как на все, когда нужно было. Например: тотчас же после его назначения в Петербург приехала иностранная делегация железнодорожников. Явилась к нему. Витте не знал ни одного иностранного языка [88] . Беседовали через переводчика. Через неделю он устроил для гостей блестящий раут с ужином. И за ужином произнес речь… по-французски.
88
И. И. Колышко преувеличивает: С. Ю. Витте владел, но посредственно, французским языком. Других он действительно не знал.
Во дворце кн<язя> Юсупова были чудные комнаты и старинная мебель empire. Витте ничего в ней не понимал и велел две комнаты – кабинет и спальню – очистить от нее. Застав его в огромном кабинете с вульгарными турецкими коврами и диванами, я удивленно оглядывался.
– А где же empire?
– Черт с ним. От него холодом веет…
Схватился за живот.
– Да я кажется того… Заразился.
Схватка прошла, и лицо его просветлело.
– Ну, доклад вы мне подадите после… А теперь хочу вас удивить: прежде всего – женюсь. Затем – меня прочат в министры финансов…