S.W.A.L.K.E.R. Байки из бункера (сборник)
Шрифт:
– Самэ так, хлопчэ, самэ так!
И подумал, что свобода – это хорошо. Иногда. Остановись вариаторы, и травмы станут однозначно смертельными, а так – секунда, две – тело изменится, от внутренних кровотечений не останется и следа. Время лечит…
Ходули исчезли, зато отныне – надолго ли? – на ногах Марка обнаружились босоножки из полиуретана. В атмосфере явно ощущалась недостача аргона и гелия, дышалось с трудом. Хорошо хоть подошвы отлично пружинили. Пока сила тяжести составляла треть от досвободного стандарта, Марк ускорился вслед за лимузином. Ему и крутой тачке по пути. За прыжок Марк преодолевал десяток метров и почти догнал
– А я… А меня?.. Stop! Please! – запричитал Марк, раздавленный собственным весом, и, конечно, комитетский лимузин не притормозил. Для того, кто внутри, Марк – вроде мухи на стекле.
…он шел по пескам, парил над раскаленной лавой, рубил мачете джунгли – неутомимо двигался вперед и только вперед. Улица регулярно переименовывалась, небоскребы усыхали до размеров мазанок, в оранжевом поднебесье парили дирижабли, в зеленом – летающие тарелки. Над едва заметной тропой висел транспарант «Долой дискриминацию!», над широким проспектом – «Даешь расизм к трехтысячному году!» И наконец – вот он, тот самый баобаб, раскинул игольчатые лапы у подъезда, к которому стремился Марк. Под ветвями столетнего дуба бренчали на балалайках старички в косоворотках. Марк в который раз уже люто позавидовал жильцам: за сутки подъезд не изменился; наверное, потому что рядом располагалась парковка, заставленная лимузинами. В подъезде, да и вообще во всем доме, ответственными квартиросъемщиками были комитетчики.
Марк поднялся на второй этаж, позвонил в дверь. Послышались шаги, потемнел стеклянный зрачок, щелкнул замок. Марк улыбнулся и протянул букет.
– Я не люблю фиалки, – сказала она, и Марк с ужасом понял, что принес горшок фиалок. Вечно с этими цветами проблема! Марк прекрасно знал, что она обожает розы, и потому каждое утро…
– Дай, – сказал Марк, и она послушно вернула горшок. В руках у Марка фиалки тут же превратились в пышную икебану орхидей, перевязанную нарядной ленточкой.
– Вот так лучше! – смущенного пробормотал он. – Да? Так лучше?
– Лучше, – кивнула она, но от подарка отказалась. Да он и не настаивал, зная, что как только она прикоснется к гвоздикам, те сразу обернутся чертовыми фиалками. Определенно, цветы надо запретить, как предмет, порочащий мужское достоинство!
– Войти можно? – спросил он. – А то что мы на пороге? Я по делу. Серьезному.
Она была такой… такой… В общем, Марк влюбился давно и безнадежно, и стоит ли описывать идеал женской красоты?
Она стояла в дверном проеме, прищурив красивые, всегда голубые глаза. На погонах печально блестели комитетские звезды.
– Войти нельзя. Тебя вообще как зовут? Сегодня?
– Марк.
– А вчера Сашкой звали, верно? А позавчера Толяном?
– И что?
– И ничего! Я-то завтра, вчера и сегодня была и буду Викой. Понятно тебе? Ты это понимаешь?! Я вынуждена, иначе совсем уж хаос! Но ты-то свободен, понимаешь?! Ты – СВОБОДЕН!! Живи, радуйся, свободный гражданин! – она зарыдала, черные от туши слезы потекли по румяным щекам.
Марку безумно захотелось обнять ее, прижать к мускулистому плечу, но как назло плечи нынче были хлипкими и костлявыми. И потому он просто сказал:
– Я не хочу – слышишь? – не хочу быть свободным. Я хочу связать себя узами брака.
Она молча захлопнула дверь. Опять.
Марк пожал мощными дельтами, неспешно спустился по лестнице и вышел на проспект.
Марк неспешно бежал-ехал-летел домой, в сталинку-вигвам-гнездо, чтобы утром начать все сначала в той же последовательности: чай-кофе, углы-магазины, она.
Кто-то скажет, что это опасно – изо дня в день одно и то же, вопреки заветам предков. И этот кто-то будет прав. Очень прав. И прищурится Митрич, встретив подозрительного соседа на лестничной площадке:
– Усиленно-свободные тюрьмы еще никто не отменял!
Марк приподнимет оранжевую каску над завитым париком. Он не боялся служаку раньше, когда впервые загремел в каталажку за привычку чистить зубы, не боится сейчас, и впредь дрожать не намерен.
Марк знает рамки дозволенной стабильности.
…а в тайнике под ванной-душевой спрятана зажигалка, всегда способная зажечь огонь.
Виктор Ночкин
Дроиды против вампиров
Брат Джок затаил дыхание, прислушиваясь к мерному цоканью в переулке, и покрепче сжал дубинку. Это он крадется, упырь! Рыцарь Хлама наконец выследил чудовище. Не напрасными были долги бдения над старинными книгами, не зря брат Джок корпел над картами портовых районов, где упырь нападал на горожан. Не зря он лежал сейчас в грязи, в груде вонючего тряпья, выслеживая тварь. Все приметы сошлись, все следы вели сюда. Теперь упырю не скрыться – кем бы он ни был, дубинка Джока положит конец его бесчинствам.
Цокот и шорох, сопровождающие передвижение упыря, приближались… и наконец длинная тень легла вдоль переулка. Она покачивалась и шевелилась. Джок осторожно вытер взмокшую ладонь о полу орденского плаща. Все ближе и ближе… вот он! Широкий темный силуэт показался рядом с убежищем рыцаря Хлама. Движение упыря сопровождалось едва слышным звяканьем металла.
Джок подождал, пока чудище проковыляло мимо, потом бесшумно поднялся и занес оружие. Длинный шаг вдогонку – и удар.
Всю свою ненависть к упырю, всю истовую веру в славных Предков вложил рыцарь в это движение. Конец дубинки с шорохом прорезал сырой воздух и обрушился на голову упыря. Вернее, на то место, где полагается быть голове. Кр-рак!!! С душераздирающим треском верная дубинка, исправно служившая Джоку в доброй полусотне драк, разлетелась на куски. Упырь пошатнулся и с неожиданным проворством развернулся к Джоку. Рыцарь разглядел тянущиеся к нему многосуставчатые конечности, отшатнулся и рванул из кобуры револьвер.
В тесном переулке выстрелы прозвучали особенно громко, но и пули, как оказалось, не могут повредить упырю, они звонко цокали о широкую выпуклую грудь и рикошетом разлетались в стороны, ударяя в стены соседних домов.
– Во имя Предков… – растерянно пробормотал Джок, продолжая пятиться и выпуская пулю за пулей.
Шесть выстрелов – и все зря! Упырь с тем же мерным цоканьем нижних конечностей надвигался на брата Джока, а верхние разворачивались, распрямляя все новые и новые суставы. Странные клешневидные ладони вцепились в одежду хламовника. От них веяло холодом.