Сабля Волынского
Шрифт:
На следующий день Родионов с братом сопровождали верхом карету Волынского в Петергоф, на встречу с государыней. У них было достаточно свободного времени, пока министр решал государственные вопросы, и они зашли попить кофею в немецкий трактир. Здесь, за трубкой, Родионов и передал Ивану свой вчерашний разговор с Анной Волынской, опуская лишь его амурную подоплеку.
Иван выслушал Родионова с большим вниманием, глубоко задумался и выпустил такое густое облако дыма, словно выстрелил из мушкета.
– Жизнь придворных представляется сплошною
Сказано это было так изрядно, что Родионов не удивился бы, будь это цитатой из какого-нибудь Юста Липсия.
Иван Родионов стал объяснять брату, кто такие эти крокодилы, которые яростно грызутся между собою, но иногда, сговорившись, вместе бросаются на другого, слишком бойкого крокодила, в роли которого здесь, очевидно, выступал Артемий Петрович.
Выходило, что герцог Бирон надеялся нейтрализовать в кабинете министров матерого, хитрого крокодила Остермана, после того, как скончался другой свирепый крокодил Ягужинский. На место Ягужинского в озеро кабинета был запущен шустрый и пронырливый, но послушный крокодильчик Волынский, который должен был постоянно покусывать Остермана и отталкивать его от кормушки. Но в новой роли кабинет-министра Волынский стал проявлять такую прыть, какой от него не требовалось.
– Ранее все доклады и пропозиции кабинета подавались государыне сообща, от имени всех министров, теперь же Артемий Петрович делает это самолично, как если бы он был первым лицом в правительстве, – рассказывал Иван Родионов с таким азартом, словно речь шла об увлекательной любовной интриге. – Более того, он дерзает нападать на проекты своего протектора Бирона, сулящие тому значительную выгоду, и делает это не без успеха. Что же касается Остермана, то он вообще перестал выныривать на поверхность, сидит себе в тине и оттуда лишь подает свои письменные протестации на все, что бы ни предлагал его прыткий сотрудник.
Артемий Петрович кипятится, а Андрей Иванович (то есть, Остерман) исподтишка спускает пар, так что министерская машина только пыхтит, но не работает. Доходит до того, что они являются в присутствие в разное время, чтобы не видеть друг друга. Когда же встречи невозможно избежать, и они должны принять какое-то общее решение, то усаживаются за стол друг против друга и передают через секретаря друг другу письменные вопросы, письменно же на них отвечая.
– Это не политика, а камедь! – удивился наивный Родионов-младший.
– Смертельная камедь! – заверил его опытный брат. – В ней тот выигрывает борьбу, кто терпеливее и хладнокровней, а наш патрон – не то и не другое.
На него подали донос бывшие служители Конюшенной канцелярии: шталмейстер и унтер-шталмейстер, уволенные от должности некоторое время назад. Оба немцы, бездельные люди и подлецы, которые еще должны быть довольны, что избежали кнута и Сибири. И они ни за что не осмелились бы высунуться, если бы их не направляла чья-то сильная рука и они не были уверены в своей безнаказанности. Чья это рука и кому более всех досаждает наш милостивец – догадаться немудрено.
– Сам Остерман? –
Его брат выпустил ртом дымовую завесу тайны и продолжил:
– Его высокопревосходительство в своей горячести решил нанести ответный удар. Он составил оправдательную записку государыне, в коей разобрал и опроверг все свои вины, выставив плутни жалобщиков, да к тому же направил ее так, чтобы она с удвоенной силой отскочила в того, кто это затеял. К записке прилагается экскузация или дополнение под названием, что-то вроде: «Записка о притворствах и вымыслах, при дворе государей бывающих». В ней читатель, хоть сколько-нибудь знакомый с конъюнктурами нынешнего двора, без труда узнает графа Остермана и все его подлые стратагемы противу честных деятелей.
– Так вот в чем опасность! – воскликнул Родионов.
– И если бы только в этом! – отвечал его брат.
До тех пор, пока два крокодила барахтались в пруду своего министерства, изводя друг друга, укротитель наблюдал за их возней с удовольствием. Когда же более молодой и сильный зверь загнал старого в тину, то он стал бросаться на самого укротителя. И уже здесь вода забурлила так, что скоро полетят во все стороны оторванные члены и озеро окрасится кровью.
– Это, про крокодилов, из Липсия? – не утерпел Родионов.
– Нет, это мое, – отвечал Иван, зардевшись.
Артемий Петрович не жаловал пьяниц и не терпел пьянства на службе, но сегодня братьям Родионовым предстояло скакать на свежем воздухе, на отдалении от его чутких ноздрей, и они позволили себе по большой глиняной кружке густого немецкого пива, которое, кажется, нигде так замечательно не варили, как в этом кабачке.
Они приятно захмелели и расшалились на обратном пути и даже, как в детстве, вступили в шуточную борьбу на одной из полянок парка, однако, подходя к площади перед дворцом, мигом отрезвели и перешли на бег. Вернувшись с аудиенции раньше времени, Волынский уже сидел в карете, насупившись, а слуги хлопотали вокруг, готовясь к отправлению.
– Купались? – справился он мрачно.
– Никак нет, гуляли, – отвечал старший брат за обоих.
– Глядите мне! Прапорщик, садись со мной.
Забираясь в двухместный «полуберлин» рядом с министром, Родионов старательно задерживал дыхание, и именно поэтому был разоблачен.
– Еще раз выпьешь на службе, получишь по башке вот этим, – пообещал Волынский внушительно, поднося к носу прапорщика свою трость с набалдашником из слоновой кости.
– Так точно, то есть, никак нет, – пробормотал Родионов, вжимаясь в стену кареты.
Щелкнул бич, и экипаж тронулся.
Волынский хранил молчание так долго, что Родионов начал уже недоумевать: для чего его пригласили. Наконец, министр произнес:
– Я подал свою записку государыне, и знаешь, что от нее услышал? Она сказала: как ты смеешь обращаться ко мне, как к малых лет государю! Ты, наверное, начитался Макиавелей, так я тебя отучу от этих продерзостей!
Мало, что не кинула мне запиской в лицо!
Впервые Волынский обращался к прапорщику, как к себе подобному, делясь с ним своими мыслями, и Родионов весь обратился в слух.
Конец ознакомительного фрагмента.