Сад костей
Шрифт:
Эдвард пожал плечами.
— Многие женщины умирают от нее. В этом месяце больше, чем обычно.
— И большинство из них лечил доктор Крауч, — тихо проговорил Венделл, а затем снова уставился на огонь.
Они услышали, как на лестнице загрохотали тяжелые шаги. В дверях гостиной возник доктор Сьюэлл, его мощная фигура загораживала весь проем. Оглядев трех молодых людей, сидевших в гостиной, он сказал:
— Вы, господин Маршалл! И господин Холмс тоже. Вы оба подниметесь наверх.
— Сэр? — не понял Норрис.
— Мне нужно,
— А как же я? — спросил Эдвард.
— Господин Кингстон, вы уверены, что готовы к этому?
— Я… я думаю, да, сэр.
— Тогда идемте с нами. Вы наверняка нам понадобитесь.
Трое молодых людей стали подниматься по лестнице вслед за доктором Сьюэллом, ужас Норриса усиливался с каждым шагом — он догадывался, что сейчас произойдет. Пока Сьюэлл быстро вел их по коридору второго этажа, мимо Норриса мелькали висевшие на стене семейные портреты — целая галерея выдающихся господ и красивых дам.
Они зашли в комнату Чарлза. Солнце уже садилось, в окне пылал прощальный свет зимнего дня. Вокруг кровати горело пять ламп. В центре лежал бледный, как привидение, Чарлз, его левую руку скрывал кусок ткани. В углу сидела напряженная мать — ее руки, лежавшие на коленях, были крепко сцеплены, в глазах светился ужас.
Доктор Гренвилл, устало и покорно склонив голову, стоял возле кровати племянника. На столе посверкивали выложенные в ряд хирургические инструменты — ножи, пила, шелковые нити, турникет. Чарлз захныкал.
— Матушка, прошу вас, — прошептал он. — Не позволяйте им. Элиза в отчаянии взглянула на брата.
— Нет ли другого способа, Олдос? Возможно, завтра ему станет лучше! Если бы мы могли подождать…
— Если бы он показал нам свою руку раньше, — отозвался Гренвилл, — может, я и смог бы остановить этот процесс. Пустив кровь с самого начала, я, возможно, отвратил бы заражение. Но сейчас уже слишком поздно.
— Он сказал, что порез был совсем маленьким. Ничего особенного.
— Я видел мельчайшие раны, которые начинали гнить и превращались в гангрену, — заметил Сыоэлл. — Когда это случается, больше ничего не остается.
— Матушка, прошу вас. — Чарлз перевел встревоженный взгляд на своих коллег. — Венделл, Норрис… не позволяйте им сделать это. Не позволяйте!
Норрис не мог ничего обещать — он знал, что придется сделать. Взглянув на нож и хирургическую пилу, он подумал: «Господи Боже мой, я не хочу при этом присутствовать». Однако не двинулся с места, потому что знал: его помощь необходима.
— Дядюшка, если вы отрежете ее, — проговорил Чарлз, — я никогда не стану хирургом!
— Я хочу, чтобы ты принял еще морфия, — сказал Гренвилл, приподнимая голову племянника. — Давай-ка, выпей.
— Я никогда не стану таким, как вы хотите!
— Выпей это, Чарлз. До дна.
Откинувшись на подушку, Чарлз тихо всхлипнул.
— Я всегда хотел только одного, — простонал он. — Чтобы вы мной гордились.
— Я горжусь тобой, мальчик мой.
— Сколько вы ему дали? — осведомился Сьюэлл.
— Уже четыре дозы. И больше дать не решаюсь.
— Тогда, Олдос, давайте приступим.
— Матушка, — умолял Чарлз.
Поднявшись на ноги, Элиза в отчаянии потянула брата за руку.
— Разве нельзя подождать еще день? Прошу тебя, всего один день!
— Госпожа Лакауэй, — обратился к ней доктор Сьюэлл, — через день может быть слишком поздно.
Он поднял ткань, обнажив невероятно распухшую руку Чарлза. Она раздулась, словно воздушный шар, и приобрела. зеленовато-черный оттенок. Даже со своего места Норрис ощущал запах гниющей плоти.
— Мадам, это уже не просто рожистое воспаление, — сказал Сьюэлл. — Это мокнущая гангрена. Ткань омертвела, и за то недолгое время, пока я был здесь, еще больше припухла, наполнившись ядовитым газом. Краснота уже поползла вверх по руке, к локтю, а это значит, что заражение распространяется. К завтрашнему дню оно наверняка перекинется на плечо. И тогда уже ничто, даже ампутация, не обезвредит его.
Не отводя пораженного взгляда от Чарлза, Элиза прижала руку ко рту.
— Значит, больше ничего нельзя сделать? Нет никакого другого способа?
— Я много раз сталкивался с подобными случаями. У меня были пациенты с раздробленными и простреленными конечностями. И я понял: если появилась мокнущая гангрена, времени осталось немного. Я неоднократно откладывал операции и всегда сожалел об этом. Я понял: лучше ампутировать раньше, чем позже. — Он немного помолчал, потом заговорил чуть тише и мягче: — Потеря руки — еще не потеря души. Будем надеяться, мадам, что сын останется с вами.
— Он мой единственный ребенок, — сквозь слезы прошептала Элиза. — Я не могу его потерять, иначе — клянусь! — я умру.
— Никто из вас не умрет.
— Вы обещаете?
— Мадам, наши судьбы — в руках Божьих. Но я буду очень стараться. — Умолкнув, доктор Сьюэлл взглянул на
Гренвилла. — Возможно, будет лучше, если госпожа Лакауэй выйдет из комнаты.
Гренвилл кинул.
— Иди, Элиза. Пожалуйста.
Она на мгновение задержалась, с тоской глядя на сына, под действием наркотика его веки медленно опускались.
— Олдос, не дай случиться беде, — попросила Элиза брата. — Если мы его потеряем, никто больше не утешит нас в старости. Никто не сможет заменить его.
Сдерживая рыдания, она вышла из комнаты. Сьюэлл обратился к трем студентам-медикам.
— Господин Маршалл, советую вам снять сюртук. Будет кровь. Господин Холмс, задерживайте правую руку.
Господин Кингстон — ноги. Господин Маршалл и доктор Гренвилл возьмут на себя левую руку. Даже четырех порций морфия будет недостаточно, чтобы облегчить боль, и он будет сопротивляться. Для удачной операции необходимо полное обездвиживание пациента. Единственный милосердный способ — действовать быстро и решительно. Вы поняли меня, джентльмены?