Сады Луны
Шрифт:
Пятая глава
Если перед мысленным взором этого человека
Появляешься ты на фоне вечернего пейзажа,
Болтающийся на толстом суку,
Тень твоя, одетая в колпак висельника,
Висит с затянутой на шее петлей,
А обдувающий тебя ветер
Раскачивает одеревеневшие конечности,
Сообщая им подобие движения...
Родившийся слух.
Фишер Келтас (род.?)
В
В мире существовали невзгоды, а вместе с ними страданье. В те моменты, когда он бывал честен сам с собой, он ставил невзгоды мира выше своих собственных. «К счастью, подобные моменты редки, и сейчас, – сказал он себе, – не один из них».
«Увы, один и тот же сон заставляет двигаться усталые ступни и дрожащие колени. – Он вздохнул. – Все тот же сон». Так оно и было. Он видел перед собой солнце, заходящее за вершину дальнего холма, медно-красный диск, застланный дымом от горящего дерева. Его путь лежал вниз, в трущобы, где обитали Гадроби, на грязную улицу, по обеим сторонам которой выстроились покосившиеся мрачные хижины и хибары. Пожилые мужчины, завернутые в назойливо-желтые лохмотья прокаженных, сидящие на корточках у очагов для приготовления еды, провожали его молчаливыми взглядами. Точно так же одетые женщины, стоявшие у грязного колодца, прекращали свое бесконечное макание в него кошек, шокирующее занятие, символичность которого снижалась по мере удаления прохожего.
Он прошел по мосту через реку Мейтен, миновал приходящие в упадок лагеря Гадроби и вышел на открытую дорогу, ведущую к виноградникам. Здесь он задержался на некоторое время, размышляя о том, какое вино получится из этих сочных виноградин. Он размечтался, думы текли сами по себе.
Он знал, что его мысли бегут, оставляя позади обреченный город, оставляя тьму и столб дыма в небесах, оставляя, прежде всего, все, что он знал, и все, чем он был.
Талант, которым обладали маги, позволял находить смысл в том, как ложатся кости, толковать изгибы лопаток или видеть Крыло Дракона. Что до самого Круппа, он не нуждался ни в одном из подобных ухищрений. Дар предсказания был ему присущ, он не мог отказаться от него, как бы он ни старался. Внутри него звучали колокола пророчеств, отдаваясь эхом в сознании.
Он тихонько пробормотал:
– Конечно, это мечта, сновидение. Может быть, на этот раз действительно удастся сбежать. В конце концов, никто не смог бы назвать Круппа дураком. Разжиревшим лентяем и безалаберным – да; склонным к эксцессам – пожалуйста; неуклюже обращающимся с миской супа – наверняка. Но не дураком. Сейчас такие времена, когда человек мудрый должен выбирать. Разве это не мудро – осознать, что жизни других людей гораздо менее ценны, нежели твоя собственная? Разумеется, мудро, и весьма.
Да, Крупп мудр.
Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Холмы и солнце перед ним были все так же далеко, как и мечты, похожие на стремление юности повзрослеть и стать на тот путь, с которого уже не дано свернуть, но кто вспоминает юность? В особенности, одну только юность?
«Только не мудрый Крупп! Его сознание тащится еле-еле (Крупп великодушно простил себе эту метафору), страдая от боли в ногах. Наверняка, уже появились мозоли. Ступни буквально молят о согревающем, болеутоляющем бальзаме. Их голоса сливаются в хор. Что за литания! Что за вопли отчаяния! Прекратите ваши жалобы, дорогие крылья для полета. В конце концов, где солнце? Прямо за холмами, Крупп уверен. Не дальше. Совершенно точно. Да, это так же верно, как и то, что последняя монета всегда закатывается в единственную щель в полу, но кто тут говорил о монетах? Крупп заявляет о своей непричастности!»
В его сон ворвался ветер, пришедший с севера, который принес с собой запах дождя. Крупп начал застегивать вытертое от носки пальто. Он втянул живот в попытке застегнуть две последние пуговицы, однако сумел застегнуть лишь одну.
– Даже во сне грех заметен, – простонал он. Он отворачивался от бьющего в лицо ветра. «Дождь? Но год ведь только начался! Разве весной идет дождь? – Раньше Крупп никогда не задавался столь приземленными вопросами. – Возможно, что этот запах – всего лишь дыхание озера. В самом деле, так оно и есть». Он поглядел на темную гряду облаков над Лазурным озером.
«Должен ли Крупп бежать? Нет, конечно! Где его гордость? Где его достоинство? Они не раз проявлялись в снах Круппа. Неужели нет укрытия на том пути? Ноги Круппа разбиты, ступни изранены и кровоточат. Что это?» Прямо перед ним был перекресток. Сразу за перекрестком стояло невысокое строение. Сквозь ставни на окнах пробивался свет.
Крупп улыбнулся. «Разумеется, гостиница. Долгим было путешествие, усталый путник непременно нуждается в месте, где можно отдохнуть и расслабиться. Такой путник, как Крупп, оставивший за спиной немало миль, которые пришлось преодолеть». Он устремился вперед.
На перекрестке росло раскидистое дерево с голыми ветвями. С одной из толстых ветвей свисало что-то длинное, завернутое в холстину, и поскрипывало, качаясь на ветру. Крупп бросил на предмет лишь мимолетный взгляд, ступил на дорожку и начал подниматься на холм.
– Неудачное решение, – пробормотал он. – Гостиницы для утомленных, запыленных странников не должны строиться на холмах. Тяготы карабканья на холм увеличивают расстояние. Владелец гостиницы должен знать это. Свежее пиво, чтобы промочить горло, кусок мяса с кровью и с ямсом в качестве гарнира, а еще чистые бинты с мазью на ноги. Вот те вещи, которые помогут перенести свалившиеся на Круппа тяготы.
Его монолог прервался, он жадно хватал ртом воздух, поднимаясь к вершине. Когда Крупп достиг двери, его мучила такая одышка, что он даже не огляделся, а сразу же стал толкать пострадавшую от времени и погоды дверь и толкал ее, пока она не поддалась, скрипнув заржавленными петлями.
– Увы, – воскликнул он, остановившись, чтобы почистить рукава пальто, – кружечка пенного пива для этого...
Он умолк, заметив окружавшие его угрюмые физиономии.
– Сдается мне, дело плохо, – пробормотал он. Место действительно было гостиницей, то есть было когда-то, лет сто назад.