Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
Подвал усадьбы затопило (такое случалось даже при обычных ливнях), окна были разбиты, шифер с крыши разметало на сотни ярдов вокруг, не осталось ни одной уцелевшей трубы, а на потолках темнели пятна протечек. Когда Бельфлеры в разгар бури вспомнили наконец о прабабушке Эльвире и бросились к ней в комнату, старушка сидела в кресле-качалке, буквально под дождем, который капал с потолка. Она накинула на голову черную кашемировую шаль, но, хотя и дрожала, вторжению как будто не обрадовалась. Горничную, по ее словам, она отослала несколько часов назад, потому что хотела в одиночестве «полюбоваться грозой», — и сидела и любовалась, несмотря на пронизывающий холод и протекающий
Буря закончилась, оставив после себя разрушения и горе, и на следующее утро Бельфлёры увидели мир преображенным: повсюду затоны и огромные лужи, где отражалось небо, отчего они напоминали куски стекла; поваленные деревья и кучи хлама, которые требовали расчистки. Мужчины — Гидеон, Юэн, даже Вёрнон, даже дедушка Ноэль — прошли пешком до самой деревни, чтобы помочь спасателям. Корнелия предлагала «распахнуть двери усадьбы» для бездомных, но в конце концов единственной жертвой наводнения, размещенной в доме, стал незнакомый старик — кто-то из ребятни обнаружил его лежащим у каменного фундамента конюшни. Как сказал мальчик, сперва он подумал, будто перед ним труп, но бедняга, как выяснилось, был жив!
Они внесли его внутрь — он был слишком изможден и сам идти не мог, а после, когда он лежал без сознания в комнате для прислуги на первом этаже, к нему вызвали доктора Дженсена. Найденный оказался мужчиной преклонного возраста с лилово-синим шрамом на лбу, беззубым, с впалыми щеками и пористой, словно вымоченной в воде кожей. Одежда его превратилась в лохмотья, а исхудавшие руки и ноги больше напоминали палки. Пульс был слабый, но все же прощупывался, и старик сумел выпить, хоть и пролив немало, принесенного ему Корнелией бульона. Ах, какое жалкое зрелище он собой представлял! Разговаривал он бессвязно — и, похоже, не помнил ни как его зовут, ни где он живет, ни что с ним стряслось, — твердил только, что угодил в страшную бурю. «Вы в безопасности, — успокаивали его, — постарайтесь уснуть. Мы вызвали врача. Теперь с вами не случиться ничего плохого».
Когда мужчины вернулись, то зашли посмотреть на него. Он лежал на подушках, сонно глядя на них и растягивая в улыбке беззубый рот. «Чудо, — сказали они, — что вы не утонули!» (Он ведь был совсем старый и слабый.)
Теперь ему ничего не грозит. И он останется с ними столько, сколько потребуется.
— Вы в усадьбе Бельфлёров, — сказал Ноэль, стоя возле кровати старика, — и вольны оставаться здесь столько, сколько потребуется, пока вас не заберут родные. Вы помните, как вас зовут?
Старик заморгал и неуверенно покачал головой. Его острые скулы, казалось, вот-вот проткнут кожу.
Ближе к вечеру к нему в комнату спустилась прабабка Эльвира вместе со своей дымчатой белой кошкой Минервой. Подойдя к изножью кровати, она порылась в кармане и вытащила очки. Водрузив их на нос, она довольно бесцеремонно уставилась на старика. Тот как раз проснулся и, неуверенно улыбаясь, смотрел на нее. Кошка запрыгнула на кровать, недовольно мяукнула и принялась «месить» одеяло у бедра старика. Несколько минут старуха и старик молча смотрели друг на друга. Затем Эльвира, сняв очки, сунула их в карман и пробормотала: «Старый ты дурак», после чего схватила Минерву и не проронив больше ни слова, покинула комнату.
В горах, в былые времена…
В горах, в былые времена, всегда жила музыка.
Музыка эта складывалась
Высоко над окутанной туманом рекой. В холодном воздухе, прозрачном и крупчатом. Лед ли это был? Или солнечный свет? Или дразнящие горные духи (наверное, они — посланцы Господа, потому что живут на Священной горе, где сам Дьявол не смеет появляться)?
Множество голосов — жалобных, и манящих, и воинственных, и ехидных, и чарующих, до боли чарующих, вынимающих душу своими чарами… Тянущих из него душу, как нить, как волосок — тонкую, хрупкую, готовую вот-вот сломаться…
— Господь? — в исступлении кричал Иедидия. — Это Господь?
Но нет, не Господь, потому что Господь не показывался.
В горах, в былые времена, всегда жила музыка.
Она пленяла человеческую душу. Обольстительная, тоскующая, хрупкая, как девичьи голоса вдалеке… Но Господа не было. Потому что Господь не показывался. Недосягаемый и упрямый, Он не показывался, не снисходя до Иедидии с его пылкими мольбами. Поспеши, Господь, явись мне, поспеши помочь мне, о Господь. Посрами и смути тех, кто ищет души моей: заставь их повернуть вспять и введи в замешательство — тех, кто желает мне боли. (Потому что посланные его отцом соглядатаи, не боясь Божьего гнева, рыскали по Священной горе, оскверняли холодное голубое небо, а белая снежная шапка сползала вниз, вниз, грозя однажды спрятать весь мир под своей леденящей, искупительной чистотой… Он видел их. А если и не видел, то слышал. Их насмешливые голоса эхом возвращали его сокровенную тайну, его молчаливые молитвы.)
Иногда благословение Божье неотличимо от Его же гнева. Порой Иедидия не знал, следует ли ему на коленях благодарить Господа за то, что он слышит (а время от времени даже ощущает) присутствие своих врагов, или же ему стоит молить Бога, чтобы Тот ослабил его чувства (обострившиеся и причиняющие боль), в особенности — его слух?
О вознеси благодарность Господу, назови Его имя, расскажи людям о Его деяниях. Воспой Его, воспой Его в псалмах, воспой все Его чудесные творения. Ищи Господа и Его силу, отныне ищи Его лик.
В былые дни там жила музыка, но, возможно, не всегда музыка Божья. Голоса, например. Они ссорились, болтали и дразнились. Господь не явит Своего лика — зачем Ему? Зачем Ему являться такому нелепому созданию, как ты? (И темноглазая девушка, хихикая, хватала горшок с тушеной крольчатиной и разбивала его о стену. Чего ради? Просто из подлости. Из жестокости.)
Нарушь молчание, о Господь, разомкни уста Твои, о Господь.
И голос с едва заметной насмешкой повторял: о Господь, разомкни уста Твои, нарушь молчание… Но повторял с фальшью, с наигранным пылом: На-рууушь молчание, о Господь, разомкниии уста Твои, о Господь… (Словно духи передразнивали существо ограниченное, слабоумное или отсталое. Идиота. Полоумного.)
В горах, в былые дни, часто появлялась огромная белая птица с алой лысой головой, точно в ответ на неосторожные высказывания Иедидии. (Да, он обладал теперь острым слухом, но и у других существ слух был не менее острый. Стоило ему наступить на ветку — и горы настораживались. А ужасные, мучающие его приступы кашля слышали все вокруг.) Птица молчаливо парила. Ее тень, обманчиво легкая, скользила по камням. А затем раздавался ее зловещий клекот, и сердце Иедидии готово было выпрыгнуть из груди, и ему ничего не оставалось, как отогнать тварь прочь толстой дубинкой, которую он всюду носил с собой.