Сага о Форсайтах
Шрифт:
Он отвернулся от склепа и подставил лицо ветру. Воздух здесь на холме был бы восхитителен, если бы только нервам не чудился в нем запах тления. Сомс раздраженно глядел на кресты и урны, на ангелов, на иммортели, на цветы, безвкусные или увядшие, и вдруг заметил место, настолько отличное от всего прочего здесь, что решил пройти необходимые для этого несколько шагов и посмотреть поближе. Спокойный уголок: массивный, необычной формы крест из серого нетесаного гранита, и четыре темных тиса на страже. Вокруг не было тесно от других могил, так как позади лежал небольшой обнесенный решеткой садик, а впереди стояла тронутая позолотой береза. Этот оазис в пустыне трафаретных могил затронул эстетическую струну в душе Сомса, и он сел там на солнце. Сквозь трепетные листья золотой березы он смотрел на Лондон и отдавался волнам воспоминаний. Он думал об Ирэн на Монпелье-сквер, когда волосы ее были ржаво-золотыми, когда ее белые плечи принадлежали ему, - Ирэн, награда его любовной страсти, не дающаяся в руки собственника. Видел тело Босини в белой мертвецкой, Ирэн на диване, глядевшую в пространство глазами умирающей птицы. Видел ее снова перед маленькой зеленой Ниобееи в Булонском лесу опять она его отвергла! Воображение перенесло его на полноводную реку в ноябрьский день, когда родилась Флер, к мертвым листьям, плывущим по зеленоватой воде, змееголовым водорослям, что вечно покачиваются и шипят на привязи, извивающиеся, слепые. Повело дальше, к окну, открытому в холодную звездную ночь над Хайд-парком, в комнату, где лежал мертвым его отец. Переметнулось к той картине "Города будущего", к первой встрече того мальчика и Флер; к синеватому дымку сигары Проспера Профона и к Флер, указывающей вниз, в окно - "рыщет"! К стадиону Лорда, где Ирэн сидела на трибуне рядом с тем, умершим. К ней и ее сыну в РобинХилле. К дивану, в уголок которого забилась Флер; к ее губам, поцеловавшим его Щеку, к ее прощальному "папочка!" И вдруг он опять увидел облитую лайкой руку Ирэн: машет ему напоследок в знак отпущения.
Долго сидел он там, вспоминая свой жизненный путь, неизменно направляемый собственническим инстинктом, и даже память о неудачах согревала его.
"Сдается в наем" форсайтский век, форсайтский образ жизни, когда человек был неоспоримым и бесконтрольным владельцем своей души, своих доходов и своей жены. А теперь государство посягает на его доходы, его жена сама над собой хозяйка, а кто владеет его душой - одному богу известно. Сдается в архив здоровая и простая вера!
Врываются клокочущие волны новой смены, возвещая новые формы, но это наступит лишь тогда, когда разрушительный их разлив пойдет на убыль после половодья. Сомс, сидя здесь, подсознательно ощущал их, но мысли его были упрямо обращены к прошлому - так мог бы всадник мчаться в бурную ночь, повернувшись лицом к хвосту несущегося вскачь коня. Через викторианские плотины перекатывались волны, захлестывая собственность, нравы и старые формы искусства. Волны оставляли на губах соленый привкус, словно привкус крови, подступая к подножию Хайгетского холма, где покоился в могилах век Виктории. И сидя здесь, высоко, в этом обособленном уголке, подобный символической статуе Обеспечения, Сомс отказывался слышать их неугомонный прибой. Он инстинктивно не боролся с ними: в нем было слишком много примитивной мудрости того животного, которому имя - Человек-Собственник. Волны угомонятся, когда у них пройдет приступ перемежающейся лихорадки экспроприации и разрушения, - насытившись ниспровержением чужого творчества и имущества, они опадут и войдут в берега, и возникнет новое строительство на основе инстинкта, который старше лихорадки изменения, - на инстинкте домашнего очага.
"Je m'en fiche", - сказал бы Проспер Профон. Сомс не говорил: "Je m'en fiche" - это по-французски, и чем меньше думать о бельгийце, тем лучше, но в глубине души он знал, что перемена означает лишь промежуточный период смерти между двумя формами жизни, необходимое разрушение для расчистки места под новую собственность. Что в том, что вывешена доска и уютное гнездо сдается в наем? Придут другие, и в один прекрасный день кто-нибудь приберет его к рукам.
И лишь одно действительно смущало Сомса, когда он сидел у могилы: нывшая в сердце тоска - оттого, что солнце колдовскими чарами зажгло его лицо, и облака, и золотую листву березы, оттого, что ветер так ласково шумит, и зелень тиса так темна, и так бледен серп месяца в небе.
Сколько бы он ни желал, сколько бы к ней ни тянулся - не будет он ею владеть, красотой и любовью мира!
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Дорогая родина (франц.).
2. Храбрые солдатики (франц.).
3. "Сбор винограда" (испанск.).
4. Хрупкие, хилые (франц.).
5. Жалованье членам парламента.
6. Сразу видно (франц.).
7. Справочник, где даются важнейшие сведения о представителях придворных кругов и высших классов.
8. Армянка (франц.).
9. Как ты груб! (франц.).
10. По созвучию с английским "grocer".
11. Реминисценция строк из романа Вальтера Скотта "Роб-Рой", где герой говорит Франку Осбальдистону: "Я здесь на своей родной земле, и зовут меня Мак-Грегор".
12. Огороженное место около ипподрома, где лошадей держат перед скачками.
13. Латинская поговорка: "Умный поймет с полуслова".
14. Герой аллергической поэмы Уильяма Лэнгленда "Видение "Петра-Пахаря" (1362).
15. Buttons - по английски "пуговицы".
16. Около 70 килограммов: стон равен 14 английским фунтам.
17. Кончено (франц.).
18. Завтра (франц.).
19. "Сердце красавицы склонно к измене" (итал.).
20. "Дама с зонтиком".
21. Вошедшая в поговорку строка из Лонгфелло.
22. "Наплевать" (франц.).
23. Латинская юридическая формула с буквальным значением "пока непорочна", то есть пока сохраняет верность покойному супругу.
24. Барышня (нем.).
25. У меня мигрень (франц.).
26. Один из членов крикетной команды.
27. Английский писатель, очень популярный во второй половине XIX века. В своих многочисленных романах рисовал нравы высшего общества.
28. В библии - жена царя Ахава, прославившаяся своей жестокостью и развратностью.
29. "Харчевня королевы Педок" (роман А. Франса).
30. Из стихотворения Р. Браунинга "Название цветка".
31. Полли Пичем, Филч, Дженни Дайвер, Люси Локит, Мэкхит - персонажи "Оперы нищих", комической оперы Гэя (1728).
Джон Голсуори
Сага о Форсайтах: Белая обезьяна
Изд. "Известия", Москва, 1958
Перевод Р. Райт
OCR Палек, 1998 г.
Все вперед, все вперед,
Отступления нет,
Победа иль смерть.
Гэй
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
ПРОГУЛКА
В этот памятный день середины октября 1922 года сэр Лоренс Монт, девятый баронет, вышел из "Клуба шутников", как прозвал его Джордж Форсайт в конце восьмидесятых годов, спустился по ступеням, стертым ногами приверженцев существующего порядка вещей, повел своим острым носом по ветру и быстро засеменил тонкими ногами. Занимаясь политикой скорей по долгу высокого рождения, чем по призванию, он смотрел на переворот, вернувший к власти его партию, с беспристрастностью, не лишенной юмора. Проходя мимо клуба "Смена", он подумал: "Да, им теперь придется попотеть! Пусть посидят без сладкого для разнообразия"!
Командоры и короли удалились из "Клуба шутников" еще до вступления туда сэра Лоренса; он-то не принадлежит к этим крохоборам, которым теперь дали отставку, нет, сэр! Он не из тех людей, что отмахнулись от земельной проблемы, как только кончилась война, - брр! Однако целый час он слушал отклики на последние события, и его живой и гибкий ум, насквозь пропитанный культурой прошлого и полный скептицизма по отношению к настоящему и ко всем политическим платформам и декларациям, с насмешкой отмечал путаницу патриотических мотивов и забот о личной выгоде, которая осталась после этого знаменательного собрания. Как большинство землевладельцев, он не доверял никаким доктринам. Его единственным политическим убеждением был налог на пшеницу, и, насколько он мог судить, единомышленников у него не осталось; впрочем, он и не думал выставлять свою кандидатуру на выборах, - другими словами, на его принцип не могли покуситься избиратели, которым приходилось платить за хлеб. "Принципы!
– думал он, - ведь au fond [1] - это карман!" И, черт побери, когда же люди перестанут притворяться, что это не так! Карман, разумеется, в широком смысле слова, - так сказать, эгоистические интересы каждого как члена определенного общества. А как, черт возьми, это определенное общество английская нация - сможет существовать, если все его поля останутся необработанными, а вражеские аэропланы будут грозить разрушением английским кораблям и докам? В клубе он весь этот час ждал, чтобы хоть раз упомянули о земле. И никто - ни слова! Это, видите ли, не политика! Вот проклятье! Им бы только протирать брюки, чтобы удержаться на своем месте или добиться нового. Какая связь между их брюками и заботой о будущем страны? Никакой, ей-богу! При мысли о будущем страны ему неожиданно пришло в голову, что жена его сына до сих пор, по-видимому, никак этим будущим не озабочена. Два года! Пора им подумать о детях. Опасная привычка - не заводить детей, когда от этого зависят и титул и поместье. Улыбка тронула его губы и лохматые брови, похожие на путаные черные закорючки. Очень мила, удивительно привлекательна! И знает это сама! С кем только она не встречается! Львы и тигры, обезьяны и кошки - ее дом стал просто зверинцем для всяких больших и маленьких знаменитостей. Есть в этом что-то неестественное. И, глядя на одного из бронзовых британских львов на Трафальгар-скверу, сэр Лоренс подумал: "Скоро она и этого затащит к себе в дом! У нее страсть к коллекционированию. Майклу надо быть начеку - в доме коллекционеров всегда есть чулан для старого хлама, и мужьям легко попасть туда. Да, кстати: я обещал ей китайского посланника. Придется ей, пожалуй, подождать до окончания выборов".
В конце Уайтхолла, под сереющим на востоке небом, на миг появились башни Вестминстера. "Что-то нереальное даже в них, - подумал он.
– А Майкл со своими причудами! Впрочем, это модно - социалистические убеждения и богатая жена. Самопожертвование и безопасность! Мир и процветание. Шарлатанское снадобье от всех болезней - десять пилюль на пенни!"
Миновав газетную сутолоку Чэринг-Кросса, обезумевшего от политического кризиса, сэр Лоренс повернул налево, к издательству Дэнби и Уинтера, где его сын состоял младшим компаньоном. Новая тема для книги только что зародилась в мозгу, уже подарившем миру "Жизнь Монтроза", "Далекий Китай" - книгу о путешествиях на Восток, и фантастический диалог между тенями Гладстона и Дизраэли, озаглавленный "Дуэт". С каждым шагом, уводившим сэра Лоренса от "Шутников" на восток, его прямая тонкая фигура в пальто с каракулевым воротником и худое лицо с седыми усами и черепаховым моноклем под темной подвижной бровью казались все более редким явлением. Но он стал почти феноменом в этом унылом переулке, где тележки застревали, словно зимние мухи, и люди проходили с книгами под мышкой, будто шли учиться.