Сага о призраках: Живым здесь не место…
Шрифт:
– Это называется круговорот тараканов во сне. Таракановорот. Только боги никому не снятся, – завершил Ерёма.
– Всем собравшимся привет и доброго здравия!
С этими словами в “Синий рог” вошёл Кикосец Ветрокрылый собственной персоной с неизменным (теперь уже навсегда) дульцимером.
– А не сыграть ли вашу любимую “Кородент без штанов”?
– Уймись, певун, и без тебя блевотно, – проворчал Глазутый. – Нужны кому твои песенки без вина и пива.
– Да и распевать “Кородента без штанов” в таверне без стен опасно для здоровья, – встрял Бурданос.
– Если нет стен, значит,
– Я и смотрю, ты аж посинел весь от избытка здоровья, – парировал менестрель и обиженно добавил: – Не хотите, как хотите.
– Ветрокрылый, а, Ветрокрылый, а как тебе стишки короденского сыночка? – поинтересовался Ерёма. – Говорят, они похожи на твои песенки.
– Ну, очевидно, у мальчика талант, – с опаской протянул Кикосец и натужно продолжил: – Надо признать, в них есть нечто, что-то неуловимое струится в словах…
– Дерьмо! – решительно произнёс кто-то из угла таверны. Пускай у “Синего рога” стены отсутствовали, зато углов хватало. Где сел, там и угол.
Хейзозер оглянулся на звук голоса. Там стояла давешняя парочка сбрендивших призраков. Один вещал другому:
– Работаем в дерьме, на дерьме и с дерьмом. Получаем за это дерьмо и живём в дерьме. Да и сами мы, честно сказать, дерьмо.
– А ты видал этого Щеногго Адава? Ну и урод.
– Это точняк и верняк. Наверняка командором через постель стал.
– Да кто захочет спать с таким уродом?
– А он наверняка и в постель попал через постель. Вот так, прыгая по постелям, Адав допрыгался до командора. Постельный командор представляет постельную гвардию!
Тут оба призрака посмотрели на пялившегося на них Хейзозера, переглянулись меж собой, снова посмотрели на Хейзозера и хором произнесли:
– А теперь нечто совсем другое!
Как по команде повернулись, покинули таверну (если вообще можно покинуть таверну без стен) и с нарастающей скоростью устремились куда-то вглубь болот. Хейзозер, разинув рот, проследил за ними взглядом.
– Кто они? – спросил он.
– Эти-то? – сказал Ерёма. – Они вроде как давно на острове. Говорят, почти полторы тысячи лет.
– Кто говорит?
– Они и говорят. Скорее всего, не врут, одеты странно и разговаривают также.
– И как со счёта не сбились?
– Вот и я думаю, врут они всё. Или не врут, свихнулись и разумом уехали в сторону леса.
– Чего?
– Ну, одичали, Хейзер, рехнулись. Сам попробуй проведи на этом острове полторы тысячи лет, тоже спятишь. Скоро здесь будет кладбище сумасшедших привидений.
Кикосец снял с плеча дульцимер, уселся на кочку и принялся тихонько наигрывать и напевать.
– Ты бы заткнулся, певун, – посоветовал Глазутый. – Ещё чего доброго, кородент ненароком услышит.
– А что такое? – Кикосец замер пальцами на струнах.
– А будто сам не слыхал, так вроде не глухой.
– Ты о чём, Глазутый? – непонимающе нахмурился Кикосец.
– О словах кородента, – ласково напомнил Гуебос. – Он же ясно дал понять, кому можно выражаться стихами, а кому нельзя.
– Да ничего такого он не говорил. Стих читал Шпиндель, его сын.
Гуебос тяжело посмотрел на глуповатого певуна и сплюнул голубой слизью на пол таверны,
– Певун, ты или дурень редкостный или дурень нередкостный. Кластер, кажется, яснее ясного сказал, что стихами могут выражаться только он, его жена и сын. Ты Кластер?
– Нет. Гуебос, что ты такое говоришь? – растерялся Кикосец и быстро заморгал.
– А может ты блюдин? – допытывался Глазутый.
– Да нет конечно! – воскликнул бард и решил непринуждённо рассмеяться, но рассмеялся нервно. Очень нервно.
– Или ты его жена?
Чичас гоготнул и в знак одобрения стукнул пивной кружкой по стволу. Остальные предпочли не реагировать. Что-то настойчиво советовало заткнуться в тряпочку, как можно меньше двигаться и перестать дышать. А ещё лучше убраться подобру-поздорову. Такое желание возникло у Хейзозера. И не у него одного. Большеголовый лохмач сильно пугал и этим страхом словно гипнотизировал. Что-то зловещее, нагнетающее таилось в его облике, манере говорить, двигаться. От него едва ли не разило опасностью, как, бывает, разит духами от женщины, уверенной, что у всех вокруг без исключения хронический насморк или запущенный гайморит, но ничего, она уж позаботится о том, чтобы все без исключения оценили запах её новых духов. Ради этого она готова вылить их на себя чуть ли не целое ведро, так что у оказавшихся поблизости котов и собак слезятся глаза, у быков и коней самопроизвольно морщатся и уходят вбок морды, а птицы сходят с ума и зарываются головой в землю. Хейзозер будто прирос и не сводил с Гуебоса глаз, как кролик не сводит глаз с медленно раскрывающейся пасти удава.
– Шёл бы ты к демонам, Гуебос, – обиделся Ветрокрылый.
А то и Ветроголовый, так сказать, с батоном в башке. Всё, к чему стремился легкомысленный Кикосец и о чём задумывался, так это как бы побыстрее прославиться. Такие житейские нюансы, как социальная ориентация и другие люди, волновали его не особо. До любого здравомыслящего призрака давно бы допёрло, что перед ним некто очень и очень грозный, с которым не то чтобы шутки шутить возбранялось, а неосторожно оброненное слово так и норовило обернуться быстрой и лёгкой или медленной и тяжкой гибелью. Да, все участники и свидетели описываемой сцены уже успели окочуриться, но страх штука живучая.
– Лучше-ка ты, певун, шуруй от нашей честной компании подальше. А то лихо на нас набренькаешь и настонешь. Могу помочь.
Глазутый, не сводя с барда пристально-недоброго взгляда исподлобья, поднялся с кочки и шагнул по направлению к нему. До всбледнувшего певца наконец-то дошло, что пора бы и свалить. И впредь не возвращаться. Рот Гуебоса слегка исказила улыбка, обещавшая барду сплошные неприятности, а из его кулака непринуждённо выглядывало лезвие кинжала, вдруг оказавшегося в руке. Большим пальцем Гуебос с мягким напором проводил по ножевищу, будто кошку гладил.