Сага о призраках: Живым здесь не место…

Белокрыльцев Сергей Валериевич

Краснощёковое нутро ощетинилось сосульками страха. Да там вырос целый престол из сосулек страха (на престоле со спинкой из всяких острых штуковин усидеть нелегко, но усидеть на престоле из сосулек внутри пищеварительного тракта ещё труднее, хотя бы из-за его неизбежного таяния). Уж не в кошмарную ли Энжахиму он попал, где души служат жратвой и ханкой для чудищ со всеми вытекающими и выходящими последствиями?! (Малая ханка – грешники малой руки, большая ханка – грешники большой руки.) Но он не мог попасть в Энжахиму, он же ш жил правильно, по заветам! Да нет, это Кладбищенский остров. Оградки вот, местность знакомая. Он бывал здесь, когда хоронил родителей… а потом и дочь. Вон и Воротник чернеет.

Тогда куда подевалась обычно назойливая

болотная вонь? Хейзозер принюхался и не услышал вообще никаких запахов, как если бы нюхал чистую воду, которую ему никогда нюхать не доводилось. В лучшем случае, это было нечистое пиво. Впрочем запахи сейчас не главная проблема, опасность одна: живым на Кладбищенском острове нельзя долго находиться, иначе можно заснуть и никогда не проснуться, угодив раньше срока в юдоль тоскующих мертвецов. Покойники, как известно, скучают по жизни, она манит их, как и свежие истории из мира живых, а рассказчиков всегда так не хватает. Краснощёк покрылся бы испариной, если бы по-прежнему обладал своим привычным телом, а не этим не пойми чем.

Они с Шаулиной несколько суток прятались в темноте погреба, страшась высунуться наружу. Снаружи трещал и ревел городской пожар, устроенный захватчиками. От бушующего вокруг пламени холодное обычно подполье их каменного дома полнилось горячим воздухом. Иногда сквозь дверные щели заходил ветер и приносил клочья горького дыма. Становилось тяжело дышать и слезились глаза, к тому же жажда и голод ждать не заставили, и Хейзозер предложил, как стемнеет, бежать из города, а там, в лесу и безопасности, придумать, куда идти дальше. Ночью они покинули убежище. Чёрная от золы улица едва узнавалась. Плоть многих зданий пожрал ненасытный огонь, обглодав их до костей остова. Повсюду – обугленные трупы. Закопчённый и задымленный Радруг едко смердел жжёным мясом и горелым деревом. А из подворотни напротив вышли два мага-рыцаря в своей красной броне, заляпанной угольными пятнами и разводами так густо, что красное едва различалось. Точно караулили их. И Краснощёк с Шаулиной побежали. А затем его жена вскрикнула, пронзительно, режуще, словно бритва, коротко, как миг. Хейзозер не обернулся. Хейзозер струсил, как струсили бы многие, если не все. Впрочем, бег продолжался недолго. Жуткая боль молнией сковала спину и парализовала его.

А потом он как-то оказался на Кладбищенском острове.

Подавленный и растерянный, Хейзозер Краснощёк плыл среди надгробий, как среди каменного леса, посаженного измельчавшими волотами, пока не увидел ещё одно такое же нечто, прозрачно-белое, с голубоватым отливом. Толстое и согбенное, оно сидело, прислонившись спиной к берёзе.

Хейзозер не знал, радоваться ли подобной встрече, но за неимением чего-то другого подплыл поближе. К его изумлению, голубовато-белым согбенным толстяком оказался никто иной, как аптекарь Бухвала Мудрик. По крайне мере, лицо с фигурой его. В льдисто-синих глазах краснели едва заметные искорки.

– И ты здесь! – выдохнул Хейзозер.

Бухвала с кряхтением поднялся. Конечно, привидения не кряхтят, им это ни к чему, но Бухвала по привычке изображал из себя несчастного страдающего расстройством желудка и сахарным диабетом провизора.

– Я здесь? – переспросил загробный аптекарь, стараясь узнать говорящего. – Я здесь, да. И давненько. Теперь и ты здесь.

– Ты, – повторил Хейзозер и замолчал.

Ему отчаянно хотелось наброситься на Бухвалу с кулаками и избить его в кровь. Хейзозера аж всего заколотило. Но перед ним стеной выросли три соображения.

Первое, если боги помогали обрести достойную жизнь лучшим из лучших, а в понимании Хейзозера достойной была непременно богатая жизнь, получается, и Мудрик относился к лучшим из лучших.

Второе, Мудрик был известным и уважаемым лицом в Радруге и, вдобавок, одним из приглашённых за кородентский стол в последний день рождения Кластера. То был единственный случай, когда обычное тряпьё провизор сменял на палевые жюстокор

и кюлоты, украшенные узорными нитями красного шпинеля и зелёного сапфира, и жёлтые телячьи башмаки с золотыми пряжками. Мудрик мудро решил, что лучше отдать кучу денег за наряд, приличествующий кородентскому дню рождения, чем бесплатно отдать голову палачу.

А в третьих, четыре года назад аптекарь внезапно помер и был похоронен здесь же, на Кладбищенском острове.

– Ты из Радруга? – лениво полюбопытствовал ныне покойный Бухвала.

– Да, – пробормотал Хейзозер, неуверенно вглядываясь в очертания собеседника. – А ты… ты ведь Бухвала Мудрик, аптекарь с улицы Сумрачномуравьедной?

– Ага, оттуда я, – кивнул Бухвала. – Только вот не был я на улице Сумрачномуравьедной вот уже четыре года. Спасибо жёнушке. Укокошила меня жёнушка, тварь неблагодарная. Я для неё и детей всё делал, как вол пахал, все деньги в развитие аптеки и только в неё вкладывал, а в итоге получил ржавым гвоздём в затылок. Ржавым!.. Дождалась мерзавка, когда аптека моя прославится на весь Радруг благодаря моим непосильным трудам, от знатных клиентов отбоя не будет, и сам кородент на свой день рождения станет меня приглашать, взяла, паскуда такая, и тайно гвоздь мне в затылок воткнула. Ржавый!.. И с лестницы сбросила. Нарочно ведь ржавый-то мне в голову всадила, чтобы обидней было. А ведь умело удар нанесла, на поражение. Наверняка тренировалась. На стенке сарая. Унизила, так унизила… И всё ей с рук спало, разгуливает на свободе, скользит, как утка по воде. А ты кто?

Небольшое уточнение: отчасти аптека прославилась именно образу преуспевающего провизора в нищенских лохмотьях и после его смерти некоторые аптекари тоже стали одеваться, как нищие, но успеха Мудрика не возымели, а кто-то схлопотал штраф за внешний вид, не соответствующий уровню заведения, недавно придуманный славным кородентом Кластером, вообще, надо сказать, мастаком по части штрафов и налогообложения.

– Как, ты меня не узнаёшь?! – поразился Хейзозер, хотя другому обстоятельству он поразился куда больше. – Но ведь ты… умер!!

Аптекарь мотнул головой в сторону надгробий.

– Ну да. Поблизости и могилка моя есть, та самая, с оградой из осиновых кольев. Любящая у меня жёнушка, а? Но какова кобра! – с ядовитым сарказмом воскликнул Мудрик. – И это за труды мои ради неё и детей, за талант мой торговый… В первый год нарочно приходила, чеснок на мою могилку клала. Сам видел. Думал, удушить её вместе с детьми-предателями или ещё чего над ними сотворить, да не смог… люблю я их забвенно и всё прощаю… Теперь, правда, не приходит. Окончательно забыла, упыриха проклятая. Или чеснок подорожал.

– Погоди, получается, и я… умер? – не выдержал и перебил Хейзозер. Очень уж острый вопросительный знак оказался у вопроса жизни и смерти, так и въевшийся ему в позвоночник. Не в прямом смысле, разумеется.

– Так ты ещё не понял? Чем же ты объяснил наш причудливый облик? – с какой-то зловещей радостью хохотнул Мудрик. – С чего ещё людям синеть и таять до прозрачности? Я мёртв и ты мёртв. Оба мы мертвы. Оба мы теперь лишь души самих себя. Застряли на этом треклятом Кладбищенском острове невесть на скока… И остались нам одни разговоры. А, ты думал, драконы оживут и понесут тебя на своих спинах в загробные царства? Нет, не понесут. Хрен тебе, а не загробные царства. Сдался ты драконам, чтобы ради тебя оживать. Лично я в богов никогда не верил. Я не баран, мне пастух не нужен. Всё в этой жизни зависит только от людей, от человека, от тебя самого. Много мне помогали боги? Нет! Это я, я сам, всего добился. Деньги, вот от чего зависит, будет у тебя достойная жизнь или нет, и только от них. Но не от богов. Богов придумали жрецы для слабовольных дуралеев, чтобы поудобнее было набивать карманы чужими деньгами. И попробуй порыпайся. Придут к тебе посреди ночи с кандалами, как начнут тебе спину чесать горячим железом. А драконы, гляди, каменные. Четыре года уже как каменные. Идолы есть идолы.