Сахалин
Шрифт:
Наша беседа с ним длилась часа три, и, когда беспокоившийся начальник тюрьмы зашел в канцелярию посмотреть, не случилось ли чего, он остолбенел от изумления. Картина была престранная!
Негель ревел, как дитя. Я утешал его, отпаивал водой и, совершенно растерявшись, гладил по голове, как маленького ребенка.
– Что вы сделали Негелю?!
– только и нашелся спросить начальник тюрьмы.
Передавая свою просьбу, Негель рассказал всю свою жизнь. А она, действительно, так же ужасна, как отвратительно его преступление.
Убил жену ссыльного М. Он был вхож как свой в эту семью. Негель зашел к ним, когда самого М. не было дома, а жена хлопотала по хозяйству.
– Где Иван Иваныч?
– спросил Негель.
– А тебе какое дело!
– будто бы ответила ему резко М.
Негель схватил железную кочергу и начал ею бить несчастную женщину по голове. Это было, действительно, зверское убийство. Негель продолжал ее бить и мертвую. Бил с остервенением: лица не было, зубы были забиты ей в горло.
Покончив с убийством, он убежал, вымылся, переоделся и, когда убийство было открыто, прибежал на место одним из первых.
Пока составляли протокол, Негель нянчился и играл с маленькими детьми только что убитой им женщины, - их не было при убийстве: они были в гостях у соседей.
Негель больше всех высказывал сожаления, ужасался, негодовал на "злодея" и даже указал на одного поселенца, как на убийцу.
– Зачем? Зол ты на него был?
– Нет! А только это всегда так делается. Всегда другого "засыпать", чтоб с себя подозрение снять. Это уже так водится.
За что он убил так зверски несчастную женщину?
Говорят, что Негель, выследив, когда М. ушел из дома, явился с гнусными намерениями.
Негель говорит, что покойная кокетничала с ним и перебрала у него в разное время пятьдесят рублей.
Когда она дерзко ответила ему, Негель сказал ей:
– Ты чего же на меня, как собака, лаешь? Деньги ни за что берешь, а лаешься? Только крутишь!
– А чего ж и нет? Ты еще малолеток, тебя можно и окрутить.
– Я каторжника сын, - отвечал ей Негель, - меня не окрутишь!
М. будто бы расхохоталась, и Негель, не помня себя, начал ее бить. Он пришел в исступление, не помнит, долго ли бил, и потом, придя к трупу, с удивлением смотрел:
– Эк, я ее как!
– Вот я ее за что убил, - вовсе не так, здорово-живешь, а за пятьдесят рублей!
– Да разве за пятьдесят рублей убивать людей можно?
Лицо Негеля стало еще мрачнее.
– А ни за что ни про что людей убивать разрешается? У меня мать убили. За что? Вон, он говорит, что убил ее, с ней жимши. А я вам прямо скажу, что врет. Никакой коммерции он с ней не имел! Три копейки ему и цена-то вся! Вы посмотрите на него!
Его мать, 50-летнюю
Вайнштейна приговорили на четыре года каторги. Это приводит Негеля в бешенство:
– За мою мать на четыре года?! А вон безногого за то, что женщину убил, на двадцать лет! Что ж это! После этого суд - это просто вторые карты!
Негель - уроженец Сахалина. Его отец и его мать, оба сосланные в каторгу за убийства, встретились в Усть-Каре и вместе попали на Сахалин.
Он не помнит отца, но воспоминания о матери заставили его разрыдаться.
Итак странно вздрагивает и сжимается сердце, когда этот злобный, безжалостный убийца, рыдая, говорит:
– Мама! Моя мама!
– Когда убили мать, я озлился, я другой человек стал. Ага значит, людей ни за что ни про что убивать можно! Хорошо же, так и будем знать!.. Он, Вайнштейн, и меня погубил. Мама из меня человека сделать хотела. Если бы он ее не убил, я бы никогда не был каторжником. Я при маме совсем другой был. А теперь что я?
– Каторжник. Приговорят лет на десять. А потом, Бог даст, заслужу и бессрочную.
Его просьба ко мне заключалась в том, чтобы я попросил губернатора:
– Пусть меня переведут из Александровской тюрьмы в другую. Здесь Вайнштейн сидит, и должен я его зарезать.
– Почему же "должен"?
– Должен. Меня в одиночке держат, а как в общую пустят, я его сейчас "пришью". А мне еще в бессрочную идти не хочется. Пусть меня с ним в одну тюрьму не сажают! Мне его не жаль, мне себя жаль!
– Ну, хорошо! А той, которую ты убил, тебе не жаль?
– Часом. Мне ее так бывает жаль, что плачу у себя в одиночке. Ее и детей. А как вспомню, как мять у меня убили, всякая жалость к людям отпадает.
И его раскосые глаза, когда он говорит последние слова, смотрят с такой непримиримой злобой!..
В той же Александровской тюрьме я встретился с Габидуллином-Латыней, молодым татарином, тоже сыном ссыльно-каторжных.
Он родился, вырос, совершил преступление и отбывает наказание на Сахалине.
– В тюрьме-то еще лучше! В тюрьме жрать дают, а на воле с голода опухнешь!
– посмеивается он.
Его преступление, действительно, ужасно.
С двумя поселенцами, они втроем убили с целью грабежа жену одного арестанта, ее четырнадцатилетнюю дочь и шестилетнего сына.
Совершив убийство, Габидуллин и его соучастник убили своего третьего товарища:
– Чтобы при дележке больше осталось!
Несчастную женщину, бывшую в интересном положении, нашли с разрезанным животом.
– Это для чего?
– А это так! Посмотреть, как ребенок лежит!
И Габидуллин конфузливо улыбается, упоминая о своем любопытстве.
И на настойчивые требования каторги этот огромный, с идиотским лицом татарин, начинает уродливо сгибаться в три погибели, показывая, "как лежал ребенок".