Сахалин
Шрифт:
– Ишь ты, сделай милость. Как что, - так ты. А в ответ, сейчас Карпушку!
Милованов подмигнул нам на Чернышова.
– Хитрый мужик! Куда хитер! Две души при себе имеет. Одну про себя бережет. А другу-то про людей, на, поди: чистехонька! "Не я да не я!" Нет, брат, тут языком-то мести нечего. Уж раз как в каторгу попали, - тут дело ясное! Стало быть, убили!
– Да как же дело-то вышло?
– Да как вышло! Очинно даже просто. Говорю - через бабу!
– В работниках жили!
– вставил свое слово Анисим, словно все объяснил.
– За жалованье?
Милованов так и фыркнул:
– Какое жалованье? Кто нам с дядей Анисимом жалованье положит?
И, действительно, парочка была убогая на
– Так, за ради Христа, жили. Я-то шесть годов у хозяина выжил, а дядя Анисим через два года пришел. Верно говорю, дядя Анисим?
– Четыре года об вешнем Николе было. Это верно!
– подтвердил Чернышов.
– Мельник хозяин-то был. Мельница была своя. Пришел я это к мельнице, да и сел. И сижу.
– Да ты куда ж шел?
– А так, никуды не шел. Куды мне итти? Шел, и шел, и сел.
– Да ты чем же занимался?
– Да ничем не занимался. Так. Иду, иду, - где в работники возьмут, за хлеб за соль, - живу. Прогонят, - дальше пойду. Человек слабосильный! Сижу это. Мельник и увидал. "Чего, - говорит, - сидишь?" - "Так, мол, не будет ли милость, не возьмете ли в работники за Христа ради? Настоящим-то, то есть, работником куды мне! А так, по дому, что поковырять могу".
– "Живи!" - говорит. Смилостивился. Я и зачал жить. А потом и дядю Анисима встрел и привел.
– Знакомы вы, что ли, были?
– Нет, зачем знакомы! Так. Шел по дороге, смотрю, идет слабосильный человек, дохлый. "Куды, мол, дядя?" - "Никуды, мол. Без пристанища".
– "Идем к нашему хозяину. Мужик добрый. Может, жить оставит!" Чисто дворняжка, - расхохотался сам над собой Милованов, - возьми одну дворняжку, она те сейчас и другую приведет! Хозяин и дядю Анисима взял: "пущай живет, по мельнице там что ковыряется". Так мы оба и живем и ковыряемся! Когда одежину подарят, когда что.
– Дурно обращался, может, с вами хозяин. Злы на него были?
– Зачем?
– даже испугался Милованов.
– Для нас он был, как ангел, дураком никогда не назовет! Добреющий был хозяин!
– Мужик был хороший!
– мрачно подтвердил и Чернышов.
– Не надо лучше был человек. Это верно!
– А убили! Как же так?
– Опять-таки, говорю, через хозяйку. Хозяйка така попалась. Жена хозяинова. И такая-то баба! Такая-то баба! Все в шерстяных платьях ходила. Платок - не платок, рафинад-баба, просто мое почтенье. Верно, дядя Анисим?
– Баба как баба, - философски заметил Чернышов.
– Другой такой бабы, свет обойди, не найтить! Така баба! Вот она в каторгу придет, сами увидите. Сейчас это все узлом завяжет и развяжет. Чисто лиса. По снегу бежит и хвостом за собой след заметает. Сейчас на глазах тебе накрутит, навертит, и сейчас чисто! Прямо сказать надо баба - староста. Король-баба. С барином, с помещиком путалась. И того закрутила. По скусу она ему пришлась, все ее в куфарки завал. Ну, ей и лестно. Как, бывало, муж отойдет, сейчас к барину. Становой еще к нему приедет, потому барин. Сладкие водки пьют, орехами щелкают. Страсть! Сколько раз нас с дядей Анисимом к барину посылала: "Дома, мол, ай нет? Муж в город едет". Верно показываю, дядя Анисим?
– Сколько разов до барина ходил. Это верно!
– поддерживал дядя Анисим.
– То-то и оно-то!
– А муж не знал?
– Где ему! Говорю, король-баба была. Знал бы он, так не оставил. Он бы ей показал барство!
– засмеялся Милованов.
– Мужик был твердый. Верно говорю, дядя Анисим? Что ж ты молчишь?
– Он бы ее поучил!
– Он бы ее так поучил! Этого-то она и боялась. Ей и боязно. Опять же и в куфарки к барину пойти лестно, Она и егозит,
– Постой, постой! А вы-то, как же? Хозяин, говорите, благодетель был, а вы от жены к барину бегали? Никогда хозяину ничего не говорили?
Милованов посмотрел с удивлением:
– Нешто между мужем и женой встревать можно? Ихнее дело хозяйское, наше дело работницкое. Сказали - иди. Чай, тоже к дому-то привыкли. Собака, и та к человеку привыкает!.. Вот она, хозяйка-то, и надумала. Позвала нас с дядей Анисимом в горницу, за стол посадила. Таково вежливо, по-хорошему: "Вы бы, - говорит, - дяденька Карп, еще откушали! Вы бы, дескать, дяденька Анисим, еще скушали". Ах, хитрая баба! Ах, хитрая! Пирогом угостила, водки по стаканчику поднесла, и полштоф не убрала, на стол поставила, честь честью. "У меня, - говорит, - к вам, дяденька Анисим и дяденька Карп, дело есть. Беспременно хозяина моего надо убить!" У меня глаза на лоб и вылезли. "Как, мол, убить? Почто?" - "А по то, - говорит, - что узнает он про барина, и мне живой не быть, и вас со двора по шее. Сдохнете с голода!" - "Это, мол, верно!" - "Вы уж, - говорит, - в моем деле помогите, а я вас не оставлю". И по поясочку нам подносит. "А по рубахе, - говорит, - за мной. Как вы мне все по-хорошему сделаете, и барин вас не забудет". Так и льстит, хвостом и метет. "А не согласны, мол, так я такого мужу про вас наговорю, палкой со двора сгонит". Баба льстивая, известно, - может. "А окромя того, - говорит, - как я к барину вхожа и с господином становым завсегда в кумпании, то можно вас и насчет пачпортов пощупать. Каки-таки у вас пачпорта просрочны, и на каком основании имеете вы полное право жить?" Ишь, куда подпустила, ишь! Тоже вшей-то кормить в остроге никому неохота. Баба, знаем, могутная, со становым завсегда одна кумпанья, засудит! Что захочет, то с тобой и сделает. Пошли это мы с дядей Анисимом, мерекаем. "Как, мол, дядя Анисим. Ишь, какое дело!" - "Тебе, мол, виднее, дядя Карп, как и что".
– Ничего я про эти дела не знаю!
– упрямо, словно дятел в то же место стукнул, отозвался Чернышов.
– "Не знаю!" А ружье-то кто приносил? Ты же приносил!
– огрызнулся Милованов.
– Потужили мы с дядей Анисимом, потужили, хозяина жаль. Ну, да ведь из такого-то дома уходить нехотца. Куда мы пойдем, такие-то? Кто нас возьмет? Да и к дому привыкли, уходить жаль. Собака, говорю, и так привыкает. Потужили, потужили, к хозяйке приходим: "Ладно, мол, сделаем! Ты уж потом, как знаешь!" - "Это, уж, - говорит, - не ваша забота. Вы только застрелите, а потом на кого другого подумают. Я уж сделаю!" Известно, барин у ей, человек-деньга, опять же становой постоянно одна кумпанья. Что хотят, то и сделают. И решились.
– Так вы бы хозяину-то лучше сказали, какое дело затевается. Ведь "ангел был человек".
– Говорил!
– махнул рукой Милованов.
– Ничего не вышло. И внимания не взял. Мне хозяина-то было жалко. Удосужился, говорю: "Ты, мол, хозяин, поглядывай!" - "А, чего, - говорит, - мне поглядывать?" - "А, так, мол, не вышло бы чего!" - "А чего?" - говорит. "А того, мол, поглядывать надоть!" - "Шел бы ты, - говорит, - дядя Карп, мешки из сарая носить, чем неизвестно что болтать, право!" Так и вниманья не взял. Я свое сделал, что полагается, я сказал, а уж там его было дело, как раздумать. А напрямки-то нам тоже говорить не полагается. Мужнино - женино дело. Это уж сам разбери. Наше дело сказать. Так через себя и погиб человек! Пошел это посля полдень: "Я, - говорит, - в сторожку заснуть пойду". В лесу это сторожка была. "Дома, - говорит, - от мух беспокойно". Я дядю Анисима и подтолкнул: "Да и нам, мол, зевать не приходится!" Пошел это дядя Анисим в горницу, принес ружьишко.