Сахалин
Шрифт:
"Солнце низенько,
Вечер близенько"
И любят за ее разудалый припев, которые поется лихо, с присвистом, гиканьем, постукиванием в ложки "дисциплинарных" из бывших полковых песенников, с ругательными вскрикиваниями слушателей.
Почти всякий каторжанин знает, и чаще прочих поется очень милая песня:
"Вечерком красна девица
На прудок за стадом шла.
Так гусей домой гнала:
П р и п е в.
Тяга, тяга, тяга, -
Вы, гуськи мои, домой!
Мне одной любви довольно,
Чтобы век счастливой быть,
Но сердечку очень больно
Поневоле в свете жить.
П р и п е в.
Не ищи меня, богатый,
Коль не мил моей душе!
Что мне, что твои палаты?
С милым рай и в шалаше"...
Или последний куплет варьируется так:
"Вместо старого, седого,
Буду милого любить.
Ведь сердечку очень больно
Через злато слезы лить!"...
Песня тоже нравится из-за припева. И помню одного паренька, - он попался за какой-то глупый грабеж, - как он пел это "тяга, тяга, тяга, тяга!" Всем существом своим пел. Раскраснелся весь, глаза горят, на лице "полное удовольствие": словно и впрямь видит знакомую, родную картину.
Очень принято и тоже чаще других поется сентиментальная песня:
Звездочка моя ночная,
Зачем до полночи горишь?
Король, король, о чем вздыхаешь,
Со страхом речи говоришь?
"Красавица моя драгая,
Да полюби-ка ты меня;
Со сбруей, сбруей золотой
Дарю тебе коня".
– Не надо мне твоей златницы,
Не нужен мне твой добрый конь.
–
Отдай, отдай коня царице,
Жене прелестной дорогой.
А мне, мне, красной ты девице,
Верни души моей покой...
Король, с женою расставаясь,
Детей к благословенью звал:
"Прощай, жена, прощайте, дети!
–
Едва от слез он им сказал.
–
Как Сам Господь вам указал,
Не мстите злом за зло в ответе,
Платите добротой!" сказал...
Эта сентиментальная песня про короля, кинувшего свое королевство из-за любимой девушки, поется с большим чувством.
Но все эти песни поются только молодой каторгой, - и вызывают негодование стариков:
– Ишь, черти! Чему обрадовались!
Особенно, помнится, разбесила одного старика песня про девицу, которая "гусей домой гнала". Припев "тяга, тяга" приводил его прямо в остервенение.
– Начальству жалиться буду! Покоя не даете, черти!
– орал он. А это угроза на каторге не обычная.
– Да почему ж тебе, дедушка, так эта песня досадила?
– спрашиваю.
– А то, что не к чему ее играть.
И, помолчав, добавил:
– Бередит. Тфу!
Бог весть, какие воспоминания бередили в душе старого бродяги эти знакомые слова: "тяга, тяга"[42].
Из специально тюремных песен из Сибири на Сахалин пришли немногие. Если в тюрьме есть 5 - 6 старых "еще сибирских" бродяг, они под вечерок сойдутся, поговорят о "привольном сибирском житье":
"Сибирь-матушка благая, земля там злая, а народ бешеный!"
И затянут под наплывом нахлынувших воспоминаний любимую бродяжескую: "Милосердные наши батюшки", - я приводил эту песню в статье: "Каторжный театр". Поют, и вспоминается им свобода, беспредельная тайга, "саватейки", бешеный, но добрый сибирский народ. А сахалинская каторга, не знающая ни Сибири, ни ее отношений к каторге, смеется над ними, над их воспоминаниями, над их песней.
– Нешто это возможно, чтоб чалдон (по-нашему обыватель) был к варнаку добрый! Ни в жисть не поверю!
– говорил мне один, - да и не один, - "сахалинец".
Есть еще излюбленная "сибирская" песня, которую время от времени затягивает каторга:
"Вслед за буйными ветрами,
Бог защитник - мой покров,
В тундрах нет зеленой тени,
Нет ни солнца ни зари,
Вдруг являются, как тени,
По утесам дикари.
От Ангары к устью моря
Вижу дикие скалы, -
Вдруг являются, как тени,
По утесам дикари.
Дикари, скорей, толпою
С гор неситеся ко мне, -
Помиритеся со мною:
Я - ваш брат, - боюсь людей"...
Когда эту песню, рожденную в Якутской области, поет каторга, - от песни веет какою-то мрачною, могучею силой. Сколько раз я жалел, что не могу записать мотивов этих песен!
Интересно было бы записать напев и этой, когда-то любимой, а теперь умирающей каторжной песни: