Сакен Сейфуллин
Шрифт:
— Вы вступили в большевистскую партию?
— Да.
— Вы «за» или «против» созыва Учредительного собрания?
— Если в Учредительном собрании будут участвовать представители трудящегося народа, то я не против его созыва.
— Как вы относитесь к религии?
— Лично я неверующий человек.
— Вы ругали мечеть нецензурными словами?
— Невозможно ругать нецензурными словами неодушевленный предмет.
— Вы написали социальную пьесу ко дню Первого мая и поставили ее на сцене. Говорят, в этой пьесе вы восхваляли большевиков!
— Эта пьеса является моим первым произведением. Да, она ставилась Первого мая на сцене
Один из судей вынул из кармана номер «Тирши-лика».
— Не вы ли написали вот эту статью, в которой всячески поносите атамана Дутова и «Алаш-Орду»? Не ваш ли это псевдоним «Шамиль»?
— Мое имя Сакен.
— Ну ладно, а вот это сочинение узнаете?
Член комиссии держал в руках письмо, адресованное в комитет западносибирских Советов, где Сакен подробно докладывал о действиях «Алаш-Орды».
— Не вы ли браните здесь алашординцев?.. Не ваша ли эта подпись?..
— Возможно, что я написал.
— Вы против «Алаш-Орды»? — спросил председатель комиссии.
— Да, против! — ответил он.
— Почему?
— После свержения царя алашординцы решили отделить казахов от русского народа и пожелали стать казахскими ханами, самостоятельными местными царьками. А по нашему мнению, избавленный от самодержавия казахский народ теперь не нуждается в ханах. Националисты хотели окончательно отделиться от русских, хотели изгнать всех крестьян с казахских земель. Это могло привести к катастрофе. Мы лишились бы поддержки русского трудового народа, который свергнул царя и добился равноправия для казахской трудящейся массы. Вот по какой причине я выступил против «Алаш-Орды».
В итоговом документе следствия было записано: «Августа 17 дня 1918 года Акмолинская следственная комиссия, рассмотрев дело Сейфуллина Садуакаса, постановила: признать Сейфуллина Садуакаса опасным для общественной и государственной безопасности, а потому и передать в распоряжение военных властей для направления в Петропавловскую военную следственную комиссию».
Проходят дни. Наступила тоскливая осень. Солнце скрылось за тучами, предоставив холодным дождям освежать улицы, смывать пыль. Узники мечтают об одном — скорее бы хоть увезли куда-нибудь из этой акмолинской тюрьмы, надоела вконец.
В один из таких беспросветных дней взгрустнувший Сакен вновь искал утешения в стихах.
Я в каменном доме сижу взаперти, Железный порог его не перейти…Нет, не нужно строк уныния. Приободрить товарищей и себя — вот какие нужно найти слова.
Еще раз сюда, о скакун мой крылатый, С неистовым ржаньем к тюрьме подлети! Умчи из неволи на волю меня. Мы степыо помчимся быстрее огня. Пусть по степи катится топот копыт, Пусть эхом в горах этот топот кипит — Я снова увижуОт печали теперь нет прока. Пусть будет фантазия пищей для души. Что сделано — то сделано. И не надо поддаваться унынию, а то свершенное тобой развеет ветер.
Ты попал в тюрьму в борьбе за справедливость. Но если, даже сидя здесь, не станешь мечтать о будущем, значит ты конченый человек. Немало таких, как мы, сидели в темницах, но они не отказывались от своих идей, от избранного пути. Ведь Ленин в тюрьме написал капитальные труды! Проявлять же слабость из-за временных трудностей — это удел слабовольных. Надо набраться мужества.
Городские новости хоть и окольными путями, но все же доходили до тюрьмы. В сентябре узники узнали, что от совета Западносибирского союза учителей в адрес Акмолинского уездного общества учителей пришел запрос о том, есть ли среди арестованных учителя. «Это похвально, что в такое неспокойное время общество заботится о нас», — с благодарностью подумал Сакен.
Как он ни старался, ему так и не удалось узнать, какой ответ послали руководители Акмолинского уездного общества учителей.
А общество спешило отмежеваться от арестованных.
11 сентября 1918 года уездное Акмолинское общество отписало: «На отношение от 17 августа 1918 г. за № 110, правление Учительского Общества имеет честь сообщить, что случаев ареста учителей, выбранных от учительской организации в Совет по народному просвещению, во время последнего переворота не было. Арестованы и содержатся в тюрьме 2 учителя как бывшие члены Совдепа и 1 как кооптированное лицо в Совет по народному просвещению. Сведений о причине их ареста правление не имеет».
Неудовлетворенный таким ответом совет Западносибирского союза учителей еще раз направил в Акмолинск запрос, в котором требовал сообщить, кто арестован и какие выдвигаются против учителей обвинения. Уездное общество ответило: «На ваше отношение от 3 ноября с. г. за № 152 правление имеет честь сообщить, что в связи с последним переворотом в Акмолинском уезде арестовано три учителя… Они содержатся в акмолинской уездной тюрьме. Числятся под стражей за Акмолинской следственной комиссией. Сейфуллин и Бекмухаметов арестованы, как члены Акмолинского Совдепа, а Горбачев — как член партии большевиков и как коопитированный Совдепом в Акмолинский совет по просвещению».
Заместитель председателя совета Западносибирского союза учителей, прочитав эту отписку, сердито вывел в углу красными чернилами: «Запросить, что предприняло общество для освобождения учителей».
21 декабря 1918 года из Омска вновь пришло письмо: «Совет Западно-Сибирского учительского союза просит в дополнение к сообщению от 2 декабря за № 202 уведомить Совет, принимались ли обществом какие-либо меры к облегчению участи арестованных учителей Горбачева, Сейфуллина и Бекмухаметова; если да, то какие получены результаты, не может ли Совет, со своей стороны, оказать содействие и каким путем было бы это удобнее сделать; если же нет, то вследствие ли принципиальных соображений или потому, что ничем нельзя было помочь арестованным. Сообщите также, имеются ли у арестованных семейства и каково их материальное положение».