САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА
Шрифт:
Глава 37
Сакуров, продолжая держать себя за горло в том смысле, что не позволял туда просочиться никакой градусной влаге, как бы ему ни хотелось, продолжал ожесточённо упираться на ниве собственного земледелия с прикладным к нему скотоводством. Он продолжал, дни летели, как виртуальные птички сквозь не густо сплетённую сеть призрачного времени, а Константин Матвеевич не уставал удивляться Жоркиной способности не унывать во все времена, какие бы они не были. Будь то период почти беспробудного пьянства, самоотверженного труда всухую или никакого времяпрепровождения, когда Жорка и не пил,
Впрочем, на следующий день после своего приезда из своего Подмосковья Жорка не запил и не увяз в любимой им русской классике, но развил бурную трезвую деятельность. Сначала они с Сакуровым, как истинно русские люди (японский папаша Константина Матвеевича в этом случае не в счёт) купили десятерых поросят и поставили их в сарай к Сакурову. Потом, когда поросята принялись дружно визжать, требуя нормальной еды, а не Мишкиной пшеницы, приятели бросились хлопотать насчёт приобретения удобоваримых отрубей. И без проблем разжились пятью тоннами вышеозначенного продукта. Отруби ссыпали в заготовленные хозяйственным Сакуровым закрома, а кормить поросят прикинули просто: греть воду, заливать ею отруби и в таком виде преподносить визжащим недорослям. Но поросята, заразы, пошли в отказ от такой жратвы. Пришлось срочно мотать в город и закупать молока. С молоком дело пошло много лучше.
«Так это сколько молока мы на них переведём?» - волновался Сакуров, имея в виду себестоимость будущей свинины. Дело в том, что отруби они с Жоркой купили левые, по бросовой цене, поэтому могли рассчитывать на рентабельность предприятия, однако стоимость молока к предполагаемой рентабельности не имела никакого отношения.
«Не ссы, братан, - утешал Сакурова контуженный сосед, - молоко будем изымать из обращения постепенно, а пока без него не обойтись…»
«Почему?» - спрашивал наивный Сакуров. Нет, он видел свиней и в Грузии, но там были какие-то игрушечные свиньи, которые бегали по сельской местности, как собаки, и питались, чем придётся. Российские свиньи привыкли вести исключительно оседлый образ жизни и питаться основательно. Ну, и вырастали они, не в пример грузинским, раз в пять больше.
«Потому что перед продажей поросят на рынке всякий заботливый хозяин старательно подкармливает их молоком, - терпеливо объяснял Жорка. – Ну, чтобы выглядели товарно и вели себя прилично: не визжали и не жрали то, в чём их привезли на рынок…»
«По-ня-а-тно», - бормотал Сакуров. Он, как заведённый, бегал от плиты к сараю, от сарая к плите, от крыльца к колодцу и так далее. Кошки, притараненные Варфаламеевым и подкормленные парным мясом, со двора не уходили, и мыши, избалованные попустительством Сакуровского кота, стали прикидывать о перемене места жительства.
А ещё Сакуров убедился в Жоркиной правоте о ценах на коз. То есть, заскочив на базар за какой-то (помимо парного мяса для себя и Врфаламеевских кошек) надобностью, Константин Матвеевич не поленился прицениться к малогабаритному скоту. И оказалось, что Мишкин сосед
Во-первых, он никак не мог понять, почему коза, ни разу не разродившись козьим отпрыском, таки давала молоко?
Во-вторых, проезжавшие как-то раз по деревне на грузовике селяне из Лопатино, увидев высунувшегося из избы Сакурова, стали дружно хохотать и наперебой спрашивать, не понесла ли его благоприобретённая коза?
Обозлённый Сакуров послал весь грузовик подальше, а в ответ услышал усилившийся хохот, затихающий по мере удаления транспортного средства. На шум вышел Жорка, они с Константином Матвеевичем перекурили, и бывший интернационалист посоветовал соседу впредь не посылать незнакомых людей всем составом (или вместе с перевозимым их транспортом) подальше.
«Это ещё почему?» - огрызнулся Сакуров.
«По кочану, - популярно ответил Жорка. – Вообще, веди себя прилично».
Сакуров хотел огрызнуться вторично, но не стал.
«Чёрт его этого Жорку знает, - подумал он. – То у него все козлы, то он меня обвиняет в неподобающем поведении по отношению к данным козлам. Хотя, что с него взять: ведь Жорка стопроцентный русак…»
В этом месте своих размышлений Константин Матвеевич поймал себя на первом проявлении русофобства.
«Надо же», - только и подумал он тогда и сильно устыдился, потому что если он и был наполовину нерусский, то ко второй своей половине он относился не настолько патриотично, чтобы с высоты данной половины свысока поплёвывать на половину его коренного местожительства. Да что там патриотично. Если честно, то Сакуров недолюбливал японцев за их чрезмерную привязанность к Курилам и южной половине Сахалина. И за их чрезмерную любовь к американцам, которые японцев сначала двумя атомными бомбами вот как уделали, а потом стали их лучшими друзьями.
В общем, Сакуров тогда слегка запутался: с одной стороны первое проявление русофобства, с другой – неприязнь к японцам. С первой стороны превалировали реформы доморощенных российских демократов, гнусные выходки Мишки, подлые поползновения Мироныча и «родственное» отношение родного дядьки. С другой – маячила советская идеология, обвинявшая японцев во всех тяжких. Хотя, если разобраться, то хрен их, Курил, знает: чьи они на самом деле? А что касается до дружбы с американцами, то уж лучше с ними, чем с СССР. Потому что от дружбы с СССР можно стать дармоедами вроде кубинцев, но не высокотехнологичными японцами. К тому же ещё неизвестно, кому больше повезло, что японцы отказались дружить с глупыми советами – советам или японцам? Ведь если бы на шею глупым советам присели ещё и японцы, то…
«Ты чё пригорюнился?» - прервал Сакуровские размышления Жорка таким беспечным тоном, словно минуту назад и не собирался поучать соседа.
«Да так», - отмахнулся Константин Матвеевич.
«Гони бабки, - велел Жорка. – Завтра я отваливаю в столицу. А после послезавтра, если всё будет нормально, пригоню тачку».
«Это как ты её пригонишь?» - удивился Сакуров.
«Молча, - успокоил соседа Жорка. – У меня права ещё до армии были, а чтобы менты не приставали, надену протез. Ферштейн?»