Салават-батыр
Шрифт:
С жителями завоеванных поселений самозванец поступал по-разному: по большей части прогонял, кого-то оставлял у себя, а непокорных и провинившихся убивал.
Еще до прихода в ставку Салавата, после взятия одной из крепостей к Пугачеву подвели захваченного в плен капитана Головина.
— Ваше величество, мерзавец ентот над кашеваром своим измывался. Дозволь, батюшка, имущество оного в прибыток войска изъять, а самого вздернуть.
— Валяйте, — махнул небрежно рукой Пугачев и, спустившись с лошади, прошествовал к воротам крепости, перед которыми собралась
Едва он приблизился, как поджидавшие его мужики мигом сорвали с себя шапки и повалились ему в ноги.
— Помилуй нас, царь-батюшка!
В то же мгновенье зазвонил церковный колокол.
— Вставайте, детушки! — сказал Пугачев.
Люди, один за другим, стали подниматься с колен и, прикладываясь по очереди к его руке губами, слезно жаловаться на распроклятую свою жизнь.
Наслушавшись их сетований, «батюшка» быстро и легко восстановил справедливость: хозяев-душегубов повелел повесить, а их добро поделить поровну между беднотой и казаками.
Ближе к вечеру в занятом Пугачевым купеческом доме затеяли, как водится, пирушку. В самый ее разгар явились стражники, ведя с собой немолодого человека в бедной, потрепанной одежде.
Высвободившись из объятий прилюдно лобызавшей его девки, Пугачев поднялся со своего места и, пошатываясь, прошел к двери.
— Кого там еще привели? — недовольно спросил он.
— Хлопушу, — ответил один из стражников.
Пугачев широко раскрыл помутневшие глаза и завертел головой.
— Не знаю я никакого Хлопуши. Повесить на первом же суку!
Стражники зашумели:
— Ваше величество, нельзя Хлопушу казнить!
— Помилуйте его, Христа ради!
— Хлопуша — мужик надежный! Я его знаю, — вставил свое слово Максим Шигаев. — За свой век отведал он немало лиха. Клейменый да кнутом битый, не единожды с сибирской каторги убегал. А намедни его с ренбурхского острогу выпустили…
Пугачев слушал их, таращаясь то на одного, то на другого.
— Из острогу, говоришь? — переспросил он, пытаясь разобраться, что к чему. Потом подозрительно прищурился и с ухмылкой произнес: — Вот так прямо взяли да выпустили?!
— Государь-батюшка, меня к вам губернатор с манифестом самолично послал, — вмешался наконец задержанный.
Не владевший грамотой Емельян Пугачев, не потрудившись даже заглянуть в протянутую ему бумагу, скомкал ее и сунул в карман штанов.
— Думаешь, мне неведомо, об чем губернатор твой пишет? — махнул он рукой и, вглядевшись в изуродованное лицо Хлопуши, спросил: — Послу хай, а как тебя по правде кличут?
— Афанасий Тимофеич, фамилия — Соколов.
— Ба, а Хлопушей как заделался? Уж не оттого ль, что много народу ухлопал?
— Оно конечно, хлопать приходилось, царь-батюшка. Да токмо прежде меня Храпушей прозывали…
— Ну да, таперича уразумел. Мудрость невеликая, потому как ты и есть храп [66] , — махнул рукой Пугачев. — Крепко пометили тебя, однако ж, бояре… — посочувствовал он и, вдруг оживившись, добавил: — Ты мне, брат, лучше вот
— С превеликой охотою, ваше величество! — отозвался Хлопуша, сверкая глазами, отражавшими отблески огней горящих свечей.
66
Храп — каторжный с рваными ноздрями.
— А генерала Рейнсдорпа не убоишься?
Хлопуша выпрямился и, не мигая, ответил:
— Плевал я на енерала! Я вам служить желаю!
— А не сбежишь?
— Никак нет, батюшка! — сказал Хлопуша и стал неистово клясться, что будет служить ему отныне и вовек верой и правдой.
Пугачев вначале осклабился, потом вдруг не выдержал и расхохотался, хлопая его дружески по плечу.
— Ну полно, братец, верю, верю! Чую я, мы с тобой поладим. Такие, как ты, мне дюже нужны, — признался он и плеснул новичку полную чарку водки, которую тот, не сходя с места, залпом осушил.
Пугачев одобрительно кивнул — дескать, наш человек, после чего велел накормить его и дал немного денег, наказав купить новое платье.
Атаману Овчинникову это не понравилось. Едва Хлопуша вышел, как он бросился к Пугачеву с упреками:
— Государь, зря ты ентому каторжному доверился. Уйдет, как пить дать — уйдет. Сперва вынюхает тут все, как да чего, и был таков, напрямки — к енералу, что его подослал. Вздернуть бы плута, покамест не поздно…
— Да чего ты, Андрюха, на его взъелся? По всему видать, Хлопуша — мужик добрый. А и убежит, какой с него спрос. Не велика потеря. Чать, от одного армия наша не оскудеет…
— Ну а с бумагами как быть, которые при ем были? — не унимался Овчинников. — Окромя указа, что губернатор тебе передать велел, он ишо три с собой притащил. Для казаков писанные, чтоб тебя за государя не признавали… Зачем-то по карманам разным рассовал…
— Так ведь Хлопуша самолично их и выложил, не стал утаивать, — с раздражением заметил Пугачев, беря в руки губернаторские бумаги. Пробежав одну из них глазами, как будто читает, он разорвал враз все три листа и швырнул их огонь. — Видал? Вот и вся недолга. Остались казаки без генеральских указов. Уж теперь-то твоя душенька довольна?
Овчинников обиделся.
— Поступай, как знаешь, ваше величество. Воля твоя. Мое дело — предупредить…
Как оказалось впоследствии, Пугачев не ошибся, поверив незнакомцу. Претерпевший за свою жизнь немало лишений и наказаний Афанасий Тимофеевич Соколов, по кличке Хлопуша, подосланный Рейнсдорпом с целью просветить наивных казаков и с их помощью изловить самозванца, многократно оправдывал его доверие. Вместе с жителями деревень, расположенных по берегам реки Хакмар, и вверенными ему людьми он захватил Бугульсанскую и Стерлитамакскую пристани и прошелся по заводам, отстроенным на отнятой у башкир территории, снабдив пугачевские войска оружием, порохом, пушечными ядрами, одеждой и провизией.