Сальтеадор
Шрифт:
— Я слушаю, — произнес король.
XIV
ВЕРХОВНЫЙ СУДЬЯ
— Государь, — начал дон Руис, поднимаясь, — простите, голос мой дрожит, но я растерян и удручен оттого, что мне приходится умолять вас о милости, это и привело меня к вам…
— Говорите медленнее, — прервал его король, — тогда мне легче будет понимать вас, сеньор.
— Вы правы, — отвечал дон Руис скорее с гордостью, а не с учтивостью, — я и забыл, что ваше высочество еще с трудом говорит по-испански.
— Я научусь, сеньор, — возразил дон
— Государь, — продолжал дон Руис, — у меня есть двадцатисемилетний сын. Он был влюблен в одну даму, но, страшась моего гнева, — да, я виню себя в том, что был одновременно и безразличен, и слишком строг к злосчастному юноше, — так вот, страшась моего гнева, он связал себя словом с этой дамой без моего согласия и, хотя она признала за ним супружеские права, все откладывал день бракосочетания.
Она пожаловалась на него отцу.
Отец был стар и, чувствуя, подобно дону Диего, что рука у него может дрогнуть от слабости в поединке с двадцатилетним юношей, повелел своему сыну, дону Альваро, отомстить.
Дон Альваро не пожелал принять извинения моего сына, и, я должен признаться, сын вел себя в этих обстоятельствах с благоразумием, чего нельзя было ожидать при его характере; дон Альваро не стал его слушать, молодые люди сразились, и дон Альваро был убит.
— Дуэль… — перебил его дон Карлос, — я не люблю дуэлей.
— При некоторых обстоятельствах, ваше высочество, честный человек не может от нее отказаться, особенно когда знает, что после смерти своего отца он должен будет дать отчет обо всех своих деяниях королю и просить у него милости с покрытой головой.
— Да, знаю, — такое право дано всем вам — ricos hombres. Все это я упорядочу… Продолжайте.
— Дуэль произошла без свидетелей. Отец дона Альваро обвинил моего сына в убийстве и добился приказа об его аресте. Три альгвасила пришли за ним и хотели увести силой среди белого дня в тюрьму. Сын убил двоих, третьего ранил и бежал в горы.
— Вот как! Значит, ты, — сказал дон Карлос, в первый раз обращаясь к дону Руису на «ты», причем тон у него был угрожающим, а не доброжелательным, — значит, ты — rico hombre, а сын у тебя разбойник!
— Государь! Отец дона Альваро умер, а с ним умерла и его ненависть; государь, молодая дама ушла в монастырь, и я уплатил на нее взнос, словно за принцессу королевской крови; государь, я обеспечил семьи раненого и убитых стражников, на что пришлось потратить все мое состояние. Хорошо, что в наследство после отца у меня остался дом на площади Виварамбла, где я ныне и живу. Но все это не важно, цена крови уплачена, и одного слова вашего высочества будет достаточно, чтобы восстановить в чистоте наше имя после всех превратностей судьбы.
Дон Руис умолк, но видя, что король молчит, заговорил снова:
— Итак, государь, я умоляю об одном, простираясь у ног ваших, заклинаю ваше высочество несчетное число раз, ведь противная сторона его уже не обвиняет, так что жизнь моего сына отныне в ваших руках. Поэтому я умоляю, заклинаю вас, государь, помиловать сына.
Король хранил молчание. Дон Руис продолжал:
— Он заслуживает прощения, о мой король, осмеливаюсь утверждать это. Я повторяю: ваше высочество, он стал таким отчасти по моей оплошности, но прошу — если не ради него самого, то во имя моих благородных предков, которые вопиют вместе со мною: помилуйте его, государь, помилуйте!
Дон Карлос безмолвствовал. Пожалуй, он даже перестал слушать, а дон Руис проникновенным голосом, склонившись почти к самым ногам короля, продолжал:
— Государь, государь, бросьте взгляд на нашу историю, и пред вами выстроится целая вереница героев из моего рода. Короли Испании обязаны им своей честью и славой. Государь, сжальтесь над моими сединами и внемлите моим мольбам, моим слезам! Если это не трогает ваше сердце, государь, сжальтесь над благородной дамой, его несчастной матерью! Во имя вашего счастливого восшествия на престол Испании, во имя вашей матери Хуаны, во имя ваших предков — Изабеллы и Фердинанда, которым я честно и храбро служил, чему доказательство вот этот крест на моей груди, государь, окажите милость, о коей я вас умоляю!
Король поднял голову, казалось, туман, застилавший его взор, рассеялся; он сказал холодно и бесстрастно:
— Это не мое дело, обратитесь к верховному судье Андалусии.
И он двинулся дальше.
За королем последовали фламандские и испанские сеньоры и вскоре исчезли, войдя вслед за ним во дворец Альгамбры.
Дон Руис, сраженный горем, остался один на площади Лос-Альхибес.
Впрочем, мы ошибаемся, говоря, что дон Руис остался на площади один: некий сеньор из свиты дона Карлоса заметил, как подавлен старик королевским отказом; незаметно отстав, он не вошел со всеми в покои мавританского дворца, а поспешил к дону Торрильясу, и сняв шляпу, остановился перед стариком, настолько поглощенным горестными думами, что ничего вокруг не видел.
— Вероятно, сеньор считает делом чести помнить старых друзей, — сказал незнакомец, — так позвольте же, любезный дон Руис, одному из тех, кто сердечно привязан к вам, приветствовать вас.
Дон Руис медленно обратил к нему свое удрученное лицо, посмотрел на того, кто его приветствовал с такой задушевностью, и его глаза радостно сверкнули. Он воскликнул:
— Ах, это вы, дон Иньиго! Я счастлив протянуть вам руку, впрочем, при одном условии…
— Каком же? Скажите!
— А вот каком: во время своего пребывания в Гранаде — никаких отговорок не принимаю, предупреждаю заранее — вы будете моим гостем.
Дон Иньиго улыбнулся:
— А мне и не надо было ждать вашего приглашения, дон Руис, дочь моя донья Флор уже нашла приют у доньи Мерседес, и, хотя мы просили ее не утруждать себя, она все же отдала моей дочери свою спальню.
— Жена сделала в отсутствие мужа то, что муж сделал бы в отсутствие жены. Значит, там все хорошо…
И, вздыхая, дон Руис негромко добавил:
— Как бы мне хотелось сказать, что все хорошо и здесь!
Говорил он тихо, но дон Иньиго услышал его слова.