Сальтеадор
Шрифт:
Матушка попыталась войти во дворец, но стражнику было приказано никого не пускать. Держа меня в объятиях, она села на край рва, окружавшего дворец и крепость, составлявших одно целое. Немного погодя какой-то человек пробежал мимо нас.
Матушка окликнула его:
«Куда ты спешишь?»
То был один из слуг короля. Он узнал ее.
«Бегу за лекарем», — ответил он.
«Мне нужно поговорить с лекарем, — промолвила матушка. — Слышишь? Это вопрос жизни и смерти короля».
Мы стоя ждали прихода врача.
Не прошло и четверти часа, как слуга появился снова — вместе
«Вот она, эта женщина, ей нужно поговорить с вами», — произнес слуга, обращаясь к врачу.
«Кто она такая? — спросил лекарь, но, взглянув на мою мать, воскликнул: — Да это королева Топаз!»
Потом он добавил негромко, но мы услышали его слова:
«Одна из наложниц короля, но ее он любит больше всех».
Затем лекарь обратился к моей матери:
«Что же ты хочешь сказать? Говори, да поскорее — король ждет».
«Вот что, — отвечала матушка. — Нашего короля или отравили, или смертельно ранили. Да, он умирает не своей смертью».
«Как? Король умирает?» — воскликнул лекарь.
«Король умирает», — подтвердила мать, и голоса ее я никогда не забуду.
«Кто же тебе сказал об этом?»
«Его убийца».
«Куда же он делся?»
«Спроси у вихря, куда исчезли листья, что он унес… Конь умчал его по дороге в Астурию. Теперь он уже в десяти льё от нас».
«Бегу к королю!» — крикнул лекарь.
«Ступай, — сказала мать и, обращаясь к слуге, добавила: — Скажи ему, что я здесь. Пусть знает, что я рядом».
«Хорошо, передам», — обещал тот.
Оба скрылись в крепости.
Матушка снова села на край рва.
Мы просидели там весь вечер, всю ночь, все утро следующего дня.
Меж тем о недуге короля толковали повсюду; еще накануне вокруг нас собралась целая толпа, не расходилась она до темноты и снова появилась с самого утра; людей стало еще больше, все были встревожены и удручены.
Носились всякие слухи, но всего сильнее поразил мою мать, очевидно, самый правдоподобный рассказ о том, что король, играя в мяч, разгорячился и попросил холодной воды; какой-то неизвестный человек подал ему стакан и тотчас же исчез.
Судя по описанию, это и был цыган, что накануне промчался на коне мимо матери, на скаку сообщив ей ужасную весть, заставившую ее поспешить сюда; теперь мать больше не сомневалась: короля отравили.
Больше никаких новостей не было. Лекарь не появлялся; он не оставлял короля, а люди, выходившие из дворца, ничего толком не знали о состоянии больного, и нельзя было полагаться на их слова.
Все ждали вестей с волнением, а матушка — с мучительной тревогой.
Часов в одиннадцать ворота отворились и глашатай сообщил, что король чувствует себя лучше и сейчас появится, чтобы успокоить народ.
И вскоре действительно король выехал верхом на лошади, в сопровождении лекаря и двух-трех офицеров из свиты.
Я не раз видела своего отца-короля, но прежде была несмышленым ребенком, а теперь уже вступила в тот возраст, когда могла запомнить его.
Да, я хорошо его помню: он был прекрасен! Правда, был он очень бледен, глаза были воспалены от бессонницы, он тяжело дышал, ноздри судорожно подергивались, бледные губы были крепко сжаты и словно прилипли к зубам.
Конь его шел шагом, и всадник был так слаб, что держался за луку седла, иначе он, пожалуй, упал бы.
Он все оглядывался, словно искал кого-то глазами.
Матушка поняла, что он ищет ее, вскочила, взяла меня на руки.
Лекарь, заметив нас, тронул короля за плечо, и тот посмотрел в нашу сторону.
Зрение его настолько ослабло, что сам он нас не разглядел бы.
Он остановил коня и сделал моей матери знак подойти; увидев женщину с трехлетним ребенком на руках, несколько человек из его свиты отошли в сторону.
В толпе догадались: произошло что-то важное, к тому же матушку знали, и люди расступились.
И вот король и мы очутились в середине большого круга. Только врач был близко и мог слышать, о чем говорил король с моей матерью.
Впрочем, мать не могла вымолвить ни слова, грудь ее разрывалась от сдерживаемых рыданий, неудержимые слезы заливали ее щеки. Она поднесла меня к королю, он взял меня, прижал к груди, поцеловал, посадил на луку седла. Затем он положил слабеющую руку на голову матери, легонько откинул ее назад и сказал по-немецки:
«Вот и ты, бедная моя Топаз!»
Матушка не в силах была отвечать. Она припала головой к ноге короля и, целуя его колено, громко разрыдалась.
«Только ради тебя я здесь, — прошептал король, — ради тебя одной…»
«О государь, красавец мой, дорогой, обожаемый властелин», — твердила мать.
«О отец, мой милый отец» [16] , — вымолвила я по-немецки.
Король впервые услышал мой голос, и притом на языке, который он так любил.
«Ну вот, теперь я могу спокойно умереть, — сказал он, — меня назвали самым дорогим на свете именем, какое только произносят уста человеческие, да еще на языке моей родины».
16
Очарование и нежность этих немецких слов вряд ли способно передать иноземное произношение, хотя мы выписываем их согласно звучанию, а не орфографии; эти три слова — «майн зюссер фатер». (Примеч. автора.)
«Умереть! Как умереть? — воскликнула матушка. — О мой любимый король, какое ты выговорил слово!»
«Да, сам Господь Бог, который соизволил ниспослать мне смерть христианина, со вчерашнего дня нашептывает мне это слово; впрочем, еще тогда, осушив стакан ледяной воды, я почувствовал, как смертельная дрожь проникла мне в самое сердце».
«О мой король, любимый мой», — шептала матушка.
«Всю ночь я думал о тебе, бедная моя Топаз. Увы, немногое смог я сделать для тебя при жизни. Чем же я помогу тебе после смерти? Так пусть же хотя бы тень моя будет тебе защитой, если с Божьего соизволения что-то в человеке способно пережить его».