Самая лучшая сказка Леонида Филатова
Шрифт:
От комментариев на сей счет прообраз скромно воздерживался, ловко уходя от ответа. Однако не скрывал, что «в зените», то есть до болезни, вел совершенно безобразную, ненормальную жизнь. При этом откровенно сожалел: «Суета съедает мир. Не хватает воли ждать, верить…», и признавался в стихах: «А я живу, мосты, вокзалы, ипподромы промахивая так, что только свист в ушах!»
Когда у меня нет репетиций и съемок, рассказывал Филатов, я просыпаюсь довольно поздно, часто в одиннадцать. Включаю телефон, отвечаю на звонки. Обычно у меня расписана вторая половина дня. Первую стараюсь не занимать – мне надо как следует отдохнуть. Спать ложусь довольно поздно – я человек ночной. Вторая половина дня – время дел. Встречи,
Такой вот был неумолимый скорый поезд-жизнь, следующий без всяких остановок.
«Сказать обо мне – поэт, было бы неправильно, – как всегда, был самокритичен Филатов. – Режиссер – тем более, я снял всего одну картину. Сказочник? Да это вообще смешно…
Но все же не может же Господь Бог, как бы всемогущ он ни был, наградить одного человека столькими талантами».
Не в эпоху Возрождения живем, в конце концов источали скепсис завистники и пытались уверить, что вся жизнь и увлечения Филатова – сплошное путешествие дилетанта. Но если дилетант талантлив, он талантлив во всем. Не случайно, когда в одном из столичных журналов появилась фотография, на которой Филатов был запечатлен у мольберта, с палитрой и кистью в руках, редакцию засыпали письма недоумевающих поклонников: так вы еще и рисуете?! Вот это он напрочь отрицал: «Я не художник, я – рисовальщик».
Он стремился жить в полном согласии с собой. «Не следует насиловать свое естество. Нужно жить, как живется, – не раз и не два повторял (чаще для себя, реже – для других) Филатов. В этом смысле образцом для него был Булат Шалвович Окуджава: – Нет в этом человеке надсады, суетливой потребности прыгнуть выше головы. Он не напрягает себя, не старается превысить собственных возможностей: мышечных, голосовых, мыслительных. Живет ровно в ту силу, какая в организме есть. Не тянет из себя жилы, чтобы непременно в срок сдать роман, не участвует в кликушеских сборищах, не рассчитывает свои жесты на гостиный полусвет. Однако и не противопоставляет себя вызывающе, наблюдает. Существует в ладу с самим собой. Поэтому и жизнь получается стройной, достойной и опрятной. Есть за всем этим хорошая человеческая гармония».
Видимо, именно из филатовских жестких требований к человеку-творцу исходил режиссер Сергей Соловьев, когда говорил о Леониде Алексеевиче: «Это фантастический, превосходнейший, тончайший человек, это личность, он в сотни раз лучше, чем все, что им написано, сыграно. Просто он был безупречно прекрасным человеком, ангельской душой… Господь Бог и родители Лени выполнили ту задачу, о которой говорил еще Достоевский…»
Мнение Соловьева продолжал литератор Михаил Мишин: «Леня Филатов – человек моего поколения. Поколение – странное. Уже не шестидесятники, но еще и не эти, которые моют стекла машин на перекрестках и за которыми будущее. Мы – между. Но мы – не хуже. Мы сможем это доказать на любом суде. И среди вещественных доказательств мы предъявим суду Леонида Филатова. Его острый взгляд, острый ус и острый ум. И мы докажем, что без таких острых людей наше существование выродилось бы в совсем уже тупую тоску, что не есть игра слов, а точный факт».
А сам же Филатов, поверьте, страдал в прямом смысле слова, что в стране ощутимо не хватает лидера: «Я имею в виду не того, кто куда-то поведет. Нет духовных лидеров. Их не может быть много, всего несколько человек, больше не бывает даже у огромной страны. Людей, которые могли бы жертвовать собой во имя чего-то. Только они могут изменить мир. Прошу прощения за пафосные слова».
Печально наблюдая мир как бы со стороны, он видел агрессивное наступление личных амбиций – и политиков, и художников, – у многих появилось ощущение какого-то превышения своей значимости во времени и в пространстве.
В домашних спорах ему пытались возразить, дескать, пусть их, у каждого времени были свои великие люди. На что Филатов решительно возражал: «Ну, не у каждого. Были времена и бедноватые…»
Есть вечный закон – живущие рядом с гениями не всегда осознают величие своих современников. К кому-то слава приходит при жизни, и человек за нее дорого платит. Другой всю жизнь прозябает в безвестности. Как, например, Булгаков. Или Платонов, который предпочел уйти на дно, как подводная лодка, и писал «в стол» в надежде, что где-нибудь, когда-нибудь… А может, даже и без оной.
Филатов говорил: «Мы все рабы представлений, что нельзя гением называть живого. Может, и правильно. Это слово предполагает занавес, некую дистанцию… Что, Рембрандту, Микеланджело современники воздали должное? Да ничего подобного! У Микеланджело еще был относительно безбедный период, а Рембрандт без башлей всю жизнь промыкался. И Моцарт умер, как собака. Гении часто живут неустроенно. Поэтому глупо требовать для себя чего-нибудь при жизни. Это даже грешно. У Пушкина есть замечательная фраза, что в желании, чтобы тебя вспоминали потомки, нет ничего зазорного, но все же лучше научиться жить без претензий…»
Он частенько называл имена совсем недавних 50-х годов минувшего века, так называемых кавалеров Золотой Звезды. Они предпочитали прижизненную известность, пусть даже идеологически насажденную. И где они теперь? Их никто не вспоминает, потому что это были именно «насажденные» писатели… Это эрзац, такая «слава», которая кончается буквально со смертью. Или с переменой режима… Я не знаю, вслух размышлял Филатов, как в одиночестве уговаривает себя хороший писатель. Просто думаю, что он живет рефлексиями порядочного человека, которые обгоняют даже разум. Он знает, что вот так – надо, а вот так – нельзя никогда. И, прежде чем он думает, он уже поступает правильно… Прежде чем подумает, рефлекторно отказывается от низкопробного. Как ящерица, которая мгновенно отбрасывает хвост… Вот так приличные люди себя и ведут.
Что касается себя самого, Леонид был чрезвычайно взыскателен: «Сказать о том, что я чего-то достиг – нет… Когда живешь в провинции, все время хочется быть человеком мира. Сказать, что я добился этого? Нет. Но я мечтал быть знаменитым на весь мир. К сожалению, этого я тоже не добился… Ну, поснимался немного в кино, чего-то там за письменным столом поделал… Но при наличии в России таких авторитетов мощных – …и особенно в писательстве – ну это даже смешно говорить, что я чего-то добился. Я, видимо, был достаточно ленив, легкомыслен, много времени тратил на чепуху, брался за миллион дел, иногда не доводя их до конца, и вот моя непоследовательность была отмщена мне судьбой…»
Он не кокетничал. Просто привык всегда устанавливать перед собой планку на самой крутой высоте. И преодолевал ее. Как бы потом ни открещивался от своего успеха.
Нам же осталось лишь сожалеть о ролях Филатова, которые мы так и не увидели, которые мы потеряли. Остались повисшими в воздухе «Сирано», «Игрок» по Достоевскому, старый Каренин, многие-многие другие….
В конце 80-х годов вместе с мамой по Садово-Кудринской улице неторопливо брела себе по тротуару девчушка лет шести-семи. У здания детской больницы они остановились. Девочку заинтересовала вывеска и она медленно-медленно, по слогам прочла: «Боль-ни-ца и-ме-ни Ны Фы Фи-ла-то-ва». Обернулась: