Самая страшная книга 2024
Шрифт:
Но даже если так, у Яроша ничего не дрогнуло. Это не отцу виделся бескуд, не отца преследует мавка! Он сменил рубаху на чистую, стараясь не смотреть на живот. Не болит, значит, ничего нет. И точка!
И вроде только по деревне прошел, да в доме отчем побыл, а снова пришла ночь. Русалии еще не кончились, и Ярош решил обмануть Бланку, отправившись на поле. До поля он не дошел совсем чуть-чуть. Бланка упала на него с дерева, ловко прижала колени к бокам и вцепилась зубами в шею.
Спасаясь, Ярош, будто от роя шершней, рванул к реке. Хотя разве можно найти что-то глупее, чем прятаться от мавки в воде? Но от боли он ничего не соображал, метался как
В рот хлынула густая вода, грязная, с тиной, что он взбаламутил, пытаясь выбраться из-под Бланки. Тот же вкус, что попадал на язык, когда он целовал мавок.
Он сделал рывок, пытаясь оттолкнуться ото дна, но запутался в мутной воде, суматошно загреб руками, легкие уже жгло, как и глаза, и непонятно было: это Бланка жестко сжимает его тело коленями и локтями или давит вода? Это Бланка вцепилась в шею и душит, или ему просто не хватает воздуха?.. Вскоре исчезли и обрывочные мысли, и только тело, не желавшее умирать, продолжало трепыхаться в воде, снова и снова изламываясь в агонии.
Очнулся Ярош, когда его лица коснулись солнечные лучи. Он с трудом поднялся на колени, и его вырвало на сухой песчаный берег тиной и кровью. Бланка или кто-то другой сжалился и вытащил, не дав погибнуть?
– Не дав умереть… – зло прошептал Ярош, вытирая губы. – Тварь. Сама хочет до смерти замучить!
Чужой священник сказал бы, что мысли, которые тут же пришли в голову Ярошу, греховны. Но не его мучила мавка, не его высасывал бескуд, не он тонул в мутной воде омута!
Ярош пошел в кузницу. Хорошо подгадал по времени: Габы в кузнице не было. По счастию, и его дочь тоже не пряталась в кузнице. Ярош слышал потрескивание огня, но не чувствовал его тепла. Так странно… Могла ли дрянная Бланка заразить его? Это мавки все время мерзнут, а он, Ярош, даже зимой, в самые холода, лишь старался двигаться быстрее, чтобы разогнать кровь. Сейчас это не помогало, и он забросил попытки. К чему это, если скоро все останется позади?
В кузнице имелось все. Габа всегда был рачительным хозяином, так что Ярош без труда нашел бы и острый серп, и тяжелый молот. Но измученный бескудом парень прошел мимо. Выбрал веревку покрепче, подергал – не порвется. Гнилья Габа не держал, но мало ли!
Узла правильного Ярош не знал, но наконец получился такой, что плохонько, однако скользил по веревке. Хорошо.
Приладил за второй конец петлю повыше, вновь подергал – держится. Отчего-то медлил, словно ждал: вот-вот кто-то войдет и остановит его. Но никто не шел. Никто не искал Яроша, первого парня на деревне. А может, он лишь мнил себя таким?
Ярош разозлился на себя, и злость наконец придала решительности. Он встал на чурбан, с трудом просунул кудрявую голову в узкую петлю.
Снова мелькнула мыслишка увидеть напоследок синее небо и мать. Но он только-только пришел с улицы. Небо там серое, пасмурное. А мать… К чему рвать ей сердце, верно? Пусть запомнит его веселым, довольным, чем вот таким.
Ярош шагнул с чурбана. Он видел висельников раньше. Лица их казались дикими и неприятными, но они висели совсем просто, будто в том, чтобы повеситься, не было никакой науки. Должна была быстро сломаться шея, раз – и все. Звучит неприятно, но Ярош сотни раз сворачивал головы курам и гусям, и только некоторые из них продолжали трепыхаться, и он чувствовал под рукой эти теплые тушки, чьи движения уже не были жизнью. И он был готов так же позволить своему телу отдавать жизнь толчками
Он словно начал снова тонуть. Петля затягивалась все сильнее, мешая дышать и передавливая гортань так, что он не мог кричать, хотя легкие раздирало от этого крика, который рождался в нутре, под всей требухой против воли самого Яроша. Шея оказалась крепче, чем он надеялся, и, суча ногами, дергаясь и извиваясь в петле, Ярош лишь мог надеяться, что темнеет в глазах не просто так и его наконец настигнет пусть мучительная, но смерть.
В ушах шумело, и он не услышал, как открылась дверь кузницы. Не почувствовал рук, что подхватили его под колени, приподнимая выше. Он наконец провалился в темноту, чтобы вскоре снова распахнуть глаза и увидеть над собой склонившиеся головы и то же самое, уже ставшее ненавистным, серенькое низкое небо.
– Ну, ты чего это, парень… – неловко подернул плечами Габа, когда увидел, что неудавшийся висельник открыл глаза. – Второй раз помереть не выйдет.
– Второй раз? – повторил Ярош, пытаясь сесть. Ему помог Броня, слишком услужливо бросившись вперед. Чует вину, ссыкотник!
– Ну, чай не первый, – влезла и Агата, поправляя платок. – Давно уж помер, неча мертвых морочить, они, чай, тоже спокоя хотят!
– Да помолчите, тетя Агата! – в сердцах сплюнул Ярош и потер шею. Гортань болела ровно так, как должна, по его мнению, болеть после веревки. В животе было холодно и пусто. Руки и ноги двигались. Разве он может быть мертв? – В какой это из разов?
Вспомнил сразу все. И как тонул, и как его кровь пили мавка и бескуд. Не из каждой мавки рождалась эта пьющая кровь тварь, а лишь из той, что по своей воле шла на смерть, но оставляла на берегу свое сердце. Что же, Бланка оставила свое Ярошу. А он не хотел этого видеть. Дурак.
– Дык как пошел на поле за мавками бегать, так и сгинул, – тихо ответил Броня. – Не помнишь?
Ярош не помнил. Вдруг стало важным, понесла ли от него Иренка. Живым ему некогда было раздумывать о младенчиках, а сейчас поди ж ты. Заволновало. Чтоб и матери утешение, да и сама Иренка… Она теплая.
Он оглядел стоящих вокруг людей. После того как прошлой зимой утопилась Бланка, забили толстого Броньку, что довел справную девку до полыни. Тетка Агата пошла против деревни, защищая сына. Люд в деревне, может, и темный, как вечно говорил чужой священник, но справедливый, уважил бабу. Похоронили их рядом.
Габа ненадолго пережил единственную дочь, и Ярошу стало неловко. Занимать место повесившегося по весне кузнеца было чем-то неправильным. Зденек… Он не зря припомнил Лушку, это и впрямь был ее муж, поцелованный то ли полуденницей, то ли солнцем. Милан, Якуб, Софка, Алеш, Горазд… Теперь Ярош узнавал их всех. И тот, кого он принял за отца, – чуть перекошенные плечи, что он заметил, но не принял во внимание.
– Дед Михал?.. – спросил он неуверенно.
– Михал, Михал… – буркнул тот и потер плечо. Да, его задавило бревном, когда избу складывали. Он был беспросветно мертв. Как и все кругом.
Ярош только сейчас понял, что за эти дни ни разу не ел и не чувствовал голода.
– Ну вот бескуда при себе держи и девку-мавку тоже, – строго произнес незнакомый мужик, которого, судя по лицу, задрал медведь. – Жизни в тебе нет, но крови еще достанет, чтобы они не шли в мир живых за свежей.
– А потом? – Ярош хотел сказать: мол, пусть это Бронька держит при себе Бланку, раз снасильничал. Но прикусил язык. Яростно хотелось ощутить кровь во рту, но ее не было.