Саммерленд, или Летомир
Шрифт:
— Ты больше не жмуришься — это уже хорошо, — сказала Дженнифер Т.
— А где Таффи? — спросил вдруг Тор. До сих пор он молча сидел на перилах в одних трусах и смотрел, как развлекается Кошачья Пристань. — Она сказала, что пойдет спать.
— Я ее видел у реки — одну, — сказал Этан.
— Ла Ллорон тоже бродит у реки, — сказала Дженнифер Т. — По-моему, Таффи хочет с ней встретиться.
Плакальщица продолжала преследовать их своими рыданиями и завываниями, но никто из них пока что ее не видел — кроме Таффи, возможно.
— Неужели это так просто? — спросил Этан. — Просто пойти и пообщаться с
— По-моему, Таффи с ней уже общалась.
— Зачем? Что она может сказать Ла Ллороне? «Мне очень жаль, что вы убили своих детей и были навеки прокляты за это»?
Дженнифер Т. стала рыться в темном углу веранды, отыскивая свою одежду.
— Пойду ее поищу, — сказала она, натягивая джинсы. — Возьмет еще и утопится, как Ла Ллорона. Она какая-то странная в последнее время.
— Мы с тобой, — вызвался Этан, — а то к твоему хвосту тоже привяжут петарду.
— Я здесь, — сказала Таффи, и все обернулись к ней. Она сидела на корточках около веранды и приглаживала мех у себя на голове, еще более грязная и взъерошенная, чем обычно. В другой руке она держала что-то большое и овальное, с пробкой на конце.
— Ну вот что, — заявила Дженнифер Т. — Если ты будешь так убегать и заставлять меня волноваться…
— Извини, — сказала Таффи.
— То я вообще перестану волноваться, вот и все.
— Да, дорогая. Прости.
— Что это за штука у тебя, Таф? — спросил Этан. — Похоже на яйцо.
— Так и есть. Это яйцо ходага. Вот, держи.
Этан взял яйцо в руки. Холодное, как камень, но вдвое прочнее и все покрыто твердыми наростами.
— Это что, бутылка? — Он поболтал сосуд — пусто. Он хотел вытащить пробку, но Таффи отняла у него яйцо.
— Что ты делаешь, Десницы ради? Говорят тебе, это яйцо ходага. Ходаг — это такое существо вроде коровы-броненосца, с шипами на спине. Раньше они здесь целыми стадами паслись, а теперь их почти не осталось. Такое яйцо внутри в девять раз больше, чем снаружи, и никакие известные вещества, кроме одного, на него не действуют. Поэтому в них очень удобно хранить что-нибудь, особенно вредные и ядовитые снадобья. Сейчас оно как будто пустое, но как знать, что было в нем раньше? Подумай об испарениях, мальчик!
— Прости, я не знал, — сказал Этан.
— Где ты его взяла? — спросил Тор. — Можно я посмотрю?
— Нечего там смотреть. — Голос у Таффи переменился. Только что она была прежней Таффи, педантичной и раздражительной, теперь она как будто колебалась и все время отводила глаза. — Я его в кости выиграла.
— У кого?
— У одного приятеля Ножа. Его звать Билли. Билли Лайонс.
— Ну и что ты собираешься в нем держать? Духи?
— Скажешь тоже! Не знаю, как насчет других в этой группе, а мне духи не требуются. Ложитесь-ка лучше спать, вы трое. У нас завтра игра.
— Таффи, а Таффи!
— Что, девочка?
— Ты не споешь нам какую-нибудь свою песню? Длинную-предлинную, нудную-пренудную?
— Ага, — поддержал Этан. — Хотя бы вот эту: «Змея и в беде остается змеей».
— Ее надо петь одиннадцать дней подряд, милые.
— Спой тогда самую нудную часть, — предложила Дженнифер Т.
Ребята снова залезли в свои спальные мешки, а Таффи взобралась к ним на веранду, отчего та заскрипела и зашаталась. Она погладила каждого по голове и запела. Постепенно разгульные
На завтрак у них были… как вы думаете, что? Фланельки! Топор пек их прямо на улице, на жаровне размером с бильярдный стол, орудуя лопаткой величиной с кэтчерскую рукавицу. Фланельки у него выходили восхитительные, пышные и упругие одновременно, с ванильным вкусом — почти как у доктора Фельд. Однако они были огромны, и большая их часть пропала зря: многие гуляки продрали глаза только после одиннадцати, а те, кто уже проснулся, слишком мучились с похмелья, чтобы есть. Этан с Дженнифер Т. поделили одну оладью на двоих, Тор съел две — настоящий подвиг, ведь из каждой можно было выкроить пижаму. Потом появился Клевер, который всю ночь гулял с местными феришерами, собирая у них информацию о Больших Лгунах, и они с Дженнифер Т. стали обсуждать стратегию сегодняшней игры. Родриго, пришедший к завтраку в гавайской рубашке, выглядел лет на десять моложе. Разговоры о бейсболе сначала занимали Этана, но потом они приобрели характер скорее философский, чем практический. Отцу понравились бы эти заморочки насчет «вневременья» и «бесконечных иннингов», но Этан постепенно упустил нить. Он вышел из-за стола и пошел искать Ножа.
Он много чего наслышался об этом ноже — о клинке, не о человеке. Говорили, что Нож может рассечь им блошиный ус на три части, вырезать свои инициалы на двери банковского хранилища и выпустить другому потроха так, что тот и не спохватится.
— Зачем тебе? — спросил Нож. Он отсыпался в гамаке под хурмой, на задах дома Энни Кристмас. Свою стетсоновскую шляпу он надвинул на глаза и даже не подумал поднять ее, говоря с Этаном. — Шкоду какую-нибудь задумал?
— Нет. Просто я никак не могу срезать Узел на рукояти моей биты, и он меня бесит. Вот я и подумал о вашем ноже.
— Ты просишь у меня Антуанетту, чтобы срезать бугор?! — Нож снял наконец шляпу. — Какую-то несчастную деревянную мозоль?
— Эта мозоль очень твердая, — сказал Этан.
Большой Лгун вылез из гамака и достал из-за голенища нож. Клинок не казался особенно длинным или острым, но, выйдя из укрытия, он запел, и Этану почудилось в нем что-то тигриное. Он как будто радовался, что освободился из сапога, и ему не терпелось скорее взяться за дело.
— Дай-ка я, — сказал Нож, и Этан протянул ему биту. Лгун вскинул ее вверх, осмотрел, как винтовку, и пару раз взмахнул ею. — Отличная бита, дружище. Где взял?
— Нашел. Ее зовут Щепка.
— Щепка и есть — от старого Столба. — Нож, держа биту рукоятью от себя, приложил Антуанетту к выступу. — Ну, попрощайся со своим бугром. — Лезвие срезало с дерева тонюсенькую стружку и остановилось. Нож стиснул зубы, а заодно и рукоять Антуанетты. Он нажимал на лезвие так, что глаза у него вылезли из орбит, а стетсон стал подпрыгивать на голове, как крышка чайника. Наконец его рука, державшая Антуанетту, зашипела и задымилась. Раздался такой звук, будто лопнула гигантская фортепьянная струна, и Антуанетта переломилась у рукоятки. Лезвие улетело в лес и ударило в ореховое дерево. После Нож рассказывал, будто его Антуанетта разделала этот орех на колья для изгороди, на дрова и на лучину, но это, пожалуй, было легким преувеличением.