Самодурка
Шрифт:
Телефонный звонок. Резкий, пронзительный. Только снять трубку, позвать на помощь... так просто! Она медленно протянула руку к трубке, ожидая удара. Но он молчал, не двигался, не мешал ей и только с каким-то странным выражением глядел на нее...
Она сняла трубку.
– Алло!
– Надя, меня достал твой муж!
Милка! Господи, ну за что? Мелькнуло в долю секунды - сейчас позабудь обо всем, зови на помощь!
Нет, никогда! Лучше пропасть. Совсем. Только не просить ЭТУ...
Она медленно положила
– А теперь давай кольцо с брюликом!
Фамильное кольцо с пятью довольно крупными бриллиантами бабушка подарила Наде на свадьбу и через месяц умерла - будто все дела земные свои завершила, дождавшись этого дня в жизни единственной внучки.
Надя свято верила, что кольцо незримо связывает её с бабушкой, что та всегда рядом с ней - и оттуда, с небес, помогает и хранит с помощью своего кольца. Она редко надевала его. Обычно кольцо сопровождало её в такие дни, когда хозяйка его нуждалась в особой поддержке. Вот и вчера, и сегодня бриллианты горели на пальце так ярко, будто криком кричали - неспокойным светом горело кольцо.
Сейчас оно лежало в ванной на голубенькой фаянсовой полочке под зеркалом - почему-то перед тем как лечь спать, Надя сняла его с пальца...
– Ну! Быстрей давай!
– Его нет. Муж увез. Он мне его не дает - уехал и кольцо забрал... Ты сам видел: перед тем как уйти, он меня резко за руку дернул - снял. Может, продать хочет. Может, кому подарить. Только у меня его нет.
Ей сейчас было все равно - поверит он или нет.
– Тогда снимай обручальное!
– Тебя же в этом доме кормили, как ты...
– Девочка, я же зэк!
Надя вынула из ушей две удлиненные золотые капельки, сняла с пальца обручальное кольцо...
В миг вырвал из рук. Помедлил, зыркнул так... жаром прожег... и швырнул кольцо на пол. И к двери в два прыжка, и за дверь - точно подраненный зверь.
Надя заставила себя встать. Запахнула пеньюар. Наклонилась, подняла кольцо и надела на палец. Накинула на плечи пальто - и за ним, на улицу...
Зачем? Она не знала. Во всяком случае, не за сережками - сейчас ей было на них наплевать!
Трехпрудный молчал, затопленный ночной сыростью. Чуть поодаль - за пустыми мусорными контейнерами заурчал мотор - кто-то включил зажигание. Согнутая фигура метнулась между контейнерами, тишину внезапно сразил короткий взрывной хлопок. Заложило уши. Надя пошатнулась, прислонилась к стене. Еще звук... глухой и тяжкий... будто упало что-то.
Из мглистой ночной пелены к ней шагнул человек в длинном пальто.
– Извините, мадам! Мы вас немного шумом побеспокоили.
Он разжал её холодные пальцы и вложил в них что-то крошечное и легкое.
Взглянула - сережки! Подняла голову - человек растворился в ночи. Где-то рядом хлопнула дверца, машина дала задний ход, развернулась, неслышно скользнула вперед и вывернула в Южинский переулок. Ее марки Надя не разглядела.
Между контейнерами лежало что-то. Надя дрогнула, поспешила к спасительной двери в подъезд и затворила её за собой. Ей не нужно было совершать лишних физических действий, чтобы убедиться в том, что там лежало...
Она вернулась домой, затворила на кухне окно, приняла душ, легла. Потом встала, проглотила ещё одну таблетку, свернулась клубочком и сразу заснула.
Среди ночи вернулся Володька. Разбудил поцелуем. На её изголовье лег букет темных кровавых роз.
– А, это ты?
– Надя тяжело приподнялась на кровати.
– Толстун, ну как ты?
– он был подавлен, смущен, явно не знал, какой взять тон, и что говорить.
– Я... в общем, я тут.
– Угу, - она посмотрела на него.
Долго глядела. Как будто хотела запомнить.
Как же все у них так быстро и так... неуклюже кончилось. Ведь уже не перешагнешь!
– Толст, что с тобой?
– Ничего. Я беременна.
– Что?
Он замолк. И в эту немотную паузу Надя с размаху всадила - точно укол адреналина в сердце - все только что происшедшее. Коротко, в двух словах, самым обычным будничным тоном... Не утаив ничего.
Вскочил, розы упали на пол. Боль так оглушила, что он почти ничего не видел, не ощущал. Пошатнулся. Рванулся из спальни, налетев на косяк, с шумом задвигал ящиками стола в гостиной, вернулся. В руке отсверкивал сталью номерной охотничий нож.
– Я убью его! Жди - я на вокзал, он говорил, что уезжает сегодня, - я найду и убью его.
– Не надо. Его уже убили.
– Что?
– Уже...
– Кто?
– Не знаю. Там, во дворе.
Прыжком в коридор, броском во двор... Вернулся.
Сел. И заплакал.
И тут Надя поняла, что этот мужчина, всегда казавшийся ей таким сильным, - мужчина, который не мог и не умел проигрывать, - в чем-то главном жизнь свою проиграл. Сломался.
Она глядела на этого большого ребенка, плакавшего над собой, и ей вдруг стало его так жаль, так захотелось спасти, заслонить от жизни, что она прижала к себе его голову и тихонько сказала:
– Я все тебе наврала.
– Ты... поклянись здоровьем будущего ребенка!
– Клянусь...
Он как-то сразу - с доверчивой детской готовностью поверил ей. Кулаками вытер глаза, поднял розы.
– Но зачем ты? Зачем?
– Чтоб тебе было больно.
– Глупая ты моя!
Они сидели обнявшись, утро теплилось на пороге... Оно старалось завязать в узелок разорванные нити и толкало, прижимало друг к другу этих двоих - растерянных, точно несправедливо наказанные дети. И они отчаянно цеплялись друг за друга, пытаясь поверить, что все ещё поправимо и все ещё можно забыть, залатать, залечить...