Самое гордое одиночество
Шрифт:
– Н-да, – непроизвольно протянула я – никогда не ожидала от нашей православно-адвентистской подруги ничего подобного.
– Осуждаешь? Осужда-аешь! Так брось, брось в меня камень! – истерично настаивала она – так у нее это получилось, будто не она согрешила, а я.
– Вовсе я тебя не осуждаю! Какое я на это право имею?! Да и вообще, я, что ль, лучше или Икки, Пулька?
– Правда? Спасибо тебе, Маш, спасибо, а то я думала, если ты узнаешь об этом, презирать меня начнешь! – горячо залепетала она и потом в ужасе, словно опомнившись, проговорила: – Что ж я наделала-то?! Маш, а вдруг я от него забеременела? От этого козла старого? Вот ужас!
– Ничего не понимаю! Ты ведь уже беременна! –
– А и то правда! У меня как-то это из головы вылетело совсем! – обрадовалась Огурцова и вдруг захохотала: – Маш, а ты заметила, что он ресницы с бровями тушью, как баба, красит?! Ой! Я не могу! Снег пошел, а у него все потекло! Ха! Ха! Ха! Пока, Машка! Только ты никому не рассказывай, что я тебе сейчас рассказала, особенно Пульке! Ой! Ха! Ха! Ха! – безудержно заржала она и бросила трубку.
В 16.00 следующего дня мы с Икки стояли возле станции ближайшего метро и сосредоточенно вглядывались в толпы прохожих, пытаясь выделить из общей массы мужчину 35 лет, среднего роста, с русыми волосами, серыми глазами и шрамом на лбу.
– Интересно, а Пульке Огурцова рассказала о своем грешке? – спросила Икки, которой Анжелка позвонила сразу после меня и поведала свою историю, только несколько в ином свете – что, мол, Карп Игоревич долго ее соблазнял, но она была тверда, как скала, что ни в какой обморок не падала, а член партии «Золотого песка» взял ее буквально силой. «Я же кричать и отбиваться не стала, а расслабилась и попыталась получить удовольствие. Этот совет я по телевизору как-то слышала – если на вас напал насильник, не отбивайтесь, а расслабьтесь и получайте удовольствие», – именно так подруга наша преподнесла Икки вчерашнюю свою измену Михаилу. Что и как там было на самом деле, навсегда останется для нас тайной. – Сдается мне, что это не Горе-Карп ее соблазнил, а Анжелка сама его и снасиловала, – усмехнулась Икки, и в эту минуту к нам подошел мужчина лет сорока, ростом ниже среднего, с серыми, водянистыми небольшими глазками и огромным рубцом, который по диагонали стрелой пролег от левого виска по лбу, прячась где-то в жидких псиво-русых волосах.
– Простите, вы Марья Корытникова?
– Да.
– Я – Корней. Корней Пчелкин, – уточнил он, а я подумала: «Может, он как человек хороший». – Очень рад вас видеть! И очень счастлив, что вы согласились со мной встретиться, что вы не возвышаетесь, а в народ идете.
– Знакомьтесь – это Икки, – представила я свою подругу, а она вдруг задергала плечами. Нет, с ней что-то не то происходит! Однако Корнею, судя по его очарованному взгляду, пришлось по душе это нервное Иккино подергивание плечами.
– Икки! Вы точно такая же, как вас Мария в книге описала! – Он не отводил от нее глаз, и я сразу поняла, что именно я тут – «третий», а он, как известно, всегда лишний.
– Корней, Икки, вы сходите куда-нибудь, а я, пожалуй, пойду. У меня очень много работы!
– Ну вот! Вы уже убегаете?! – спросил он, продолжая смотреть на Икки – было такое впечатление, что кроме нее он не слышит и не видит ничего вокруг. Подруга моя, в свою очередь, тоже ради приличия очень удивилась, что я так быстро покидаю их, но посмотрела на меня с благодарностью – иди, иди, мол: мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Мы распрощались – влюбившаяся с первого взгляда парочка свернула влево от метро. Я пошла домой продолжить наконец историю о безумном ревнивце и бедной жене его Марфушеньке. «А что, если роман назвать «Бедная Марфа»?» – подумала я и оглянулась. Пара, что образовалась только что на моих глазах и при моем непосредственном содействии, быстро удалялась. Корней вцепился в Иккину руку и тащил заведующую единственной проктологической аптеки Москвы буквально волоком. «А вдруг он маньяк?» – во второй раз промелькнуло у меня в голове. И
С тех пор, как я познакомила Икки со своим поклонником – Корнеем, прошел месяц с малюсеньким поросячьим хвостиком. Наступили первые мартовские дни, но на дворе весной и не пахло – напротив, февраль, казалось, только сейчас вступил в свои права: за окном свистел ветер, закручивая мелкий крупитчатый снег в длинные причудливые воронки. Однако, несмотря на это, то ли жилконтора, то ли ДЭЗ нашего района (не знаю, кто точно, потому что совершенно в этом не разбираюсь) приняли решение перекрасить дом, в котором я живу, из бледно-желтого в ядрено-розовый. Все в природе преобразилось – в начале октября стоит августовское тепло, весной свирепствуют метели. Маляры в люльках штурмуют первый подъезд.
Впрочем, не только в природе все перевернулось с ног на голову. В нашем содружестве за это время произошли коренные изменения главным образом в настроении его членов по отношению к мужчинам.
Как раз сейчас пришло время сказать, что массовое Пулькино свидание явилось последней местью противоположенному полу – больше никто из моих подруг, как, впрочем, и их матерей, не горел желанием насолить мужчинам. Все как-то успокоились, ненависть приутихла, постразводная эйфория как-то улетучилась сама собой (видимо, отправилась утешать других, только что освободившихся от мужицкого ига женщин).
Начался второй этап нашего гордого одиночества – беспокойный, несколько суетливый, сопровождаемый порой то отчаянием, то унынием, то усталостью. Так называемый период поиска – период долгий и мучительный. Все дамы, которые буквально три месяца назад пребывали в состоянии некоего опьянения и радости, что теперь-то им не нужно стирать вонючие мужнины носки, готовить по утрам своим благоверным омлеты, что свободны они теперь, как Соединенные Штаты Америки или раскрепощенные женщины Востока после революции, и никто им не указ: отныне они могут делать все, что заблагорассудится, хоть целый день ходить по дому голыми, с маской на лице и в бигуди, сейчас как-то начали тяготиться этим своим одиночеством, которое сами же и выбрали для себя. (Замечу, что и я не являюсь исключением.)
А все началось, как мне кажется, с Икки, вернее, с того самого знакомства ее с официантом из кафе «У дядюшки Ануфрия» – рыжим студентом с юридического факультета и ужасной ночи в аптеке «Моторкина и Сo», после которой тот потребовал от моей подруги 150 долларов за оказанные сексуальные услуги (хотя услуги эти были более чем сомнительные и некачественные).
Икки первую охватило томительное чувство, она первая ощутила в своей жизни пустую, ничем не заполненную нишу, которую стремительно пыталась ликвидировать, заставляя ее чем попало. Этим «чем попало» сначала был студент, потом Корней, затем...
Но нет, нет, нет! Все по порядку!
После того как я оставила влюбившуюся с первого взгляда парочку и побежала сломя голову к письменному столу, дабы продолжить историю о безумном ревнивце, они побрели куда глаза глядят и гуляли до темноты. Корней оказался очень хорошим человеком и добрым к тому же – два раза за вечер он угостил Икки шаурмой с уличных лотков.
На следующий день он уже сам зашел за ней в аптеку, и они снова пустились в бесцельное блуждание по Москве. На сей раз он купил ей сосиску в тесте, а через два часа после ее употребления лицо Икки побелело, как нетронутый ослепительно белый снег в деревне Буреломы, и она ринулась в платный туалет, благо он оказался поблизости.