Самое обыкновенное чудо
Шрифт:
– - Не плачь, деда, - важно подошел Савка, - я тебе паровозик дам, - он протянул Якову Петровичу свою самую любимую свою игрушку - яркий паровозик.
– Пойдем лучше с тобой играть.
– - Нет, - сказала Фрида.
– Сначала надо покушать. Ты, Саввушка, ел, а дедушка нет. Яша будет кушать?
– - Буду, - по-детски согласился бывший генерал.
– А ты мне компота нальешь.
– - Обязательно, - Фрида поставила на стол большую кружку с яблочным компотом.
– - Вот так всегда, - расстроенно сказала Лариса Архипу Васильевичу, - как только Яков Петрович вспомнит про Марию Георгиевну, так сразу начинает плакать.
Яков Петрович с удовольствием съел тарелку супа, выпил компот, съел несколько шоколадных конфетам, он стал любить сладкое,
– - Знаете, мне кажется, что Яков Петрович сможет выздороветь, - сказал врач.
– Надо его к нашим специалистам определить. Смотрите, он словно притворяется маленьким, играя с Савкой. Чего-то боится. Какая-то информация блокирует его сознание. Может, все дело в смерти Марии Георгиевны. Яков Петрович не хочет принимать этот факт. Только о его жене заговорили, он начинает плакать. Он прячется от своего несчастья. Давай, Лара, положим его в нашу клинику. Может, что и получится?
– - Это очень дорого, - осторожно сказал Леонид, зная, что клиника Архипа Васильевича платная.
– Но как-нибудь оплатим...
– - Не надо об этом думать, - сказала Фрида.
– Соглашайся, Лара, мы с Семой все сами оплатим. Мы должны что-нибудь сделать для Яши...
Лариса вздохнула и согласилась. Она была очень благодарна бабушке за её отношение к Якову Петровичу. Уставшая Фрида тоже была довольна. Она видела, внучка начинает немного отходить от детской обиды, сегодня она зашла в дом бабушки. Со временем они смогут спокойно, не пряча глаз друг от друга, говорить. Но было еще одно. Катюша, покойная мать Лары. Её укоризненные глаза. Непонимающие глаза: как, чем она так обидела мать Левочки, что та много лет не говорила с ней и Ларой. Как, где, у кого вымолить Фриде прощение за Катю? На это пока ответа не было.
Яков Петрович остался в доме Вольциньеров. От него было мало беспокойства. Он подолгу смирно сидел или лежал на диване, смотрел телевизор, просил компота порой или конфеток, иногда ходил по участку, даже подметал дорожки, убирал осенние листья, очень любил сидеть со старым псом Букетом, которого еще щенком принес в дом родителей Левочка в последний месяц своей жизни. Пес оказался долгожителем. Сейчас он был уже слепой, наполовину оглохший, но Семен Сергеевич не разрешал его усыпить. Он говорил: "Вот сдохнет пес, и я умру. Пес живет, и я буду жить". Поэтому и лежал смирно возле будки старый Букет. Яков Петрович подходил к нему, гладил слепую голову, что-то говорил. Иногда пес благодарно облизывал ему руку. Фрида как-то прислушалась к словам больного человека, в них было много разумного. "Ты, Букет, уже старый, больной, - говорил Яков Петрович.
– Я тоже заболел. У меня болит голова. Часто болит. Маша моя была бы здесь, погладила бы меня по голове, мне было бы лучше. А Левку нашего помнишь? Не помнишь. Я тоже давно его не видел. И Машу не вижу. Я уже стал Машу забывать. Когда же она придет? Бабушка устала со мной. Она хорошая, моя бабушка. Компот мне варит..." Часто Яков Петрович играл с Савкой, который был постоянным гостем в доме бабушки и дедушки. Мальчик быстро пролезал в увеличившуюся дырку в заборе и бежал сюда, где его всегда ждали. Лара еще не знала, что вторую доску оторвал специально Семен Сергеевич под руководством жены. Так что в эту дыру лазили теперь все, в том числе и взрослые, чтобы не ходить по улице.
Через неделю Якова Петровича поместили в больницу. Он не хотел туда идти, опять плакал, звал маму, жаловался Ларисе, Яков Петрович явно боялся больницы, но Фрида пообещала, что туда за ним приедет Маша, и больной, всему верящий человек сразу согласился.
– - Ой, не надо было ему так говорить, - беспокоилась Лара.
– Как потом будем все объяснять!
– - Ничего, - успокоил её муж.
– Якова Петровича обследуют, подлечат, он сумеет принять известие о смерти
– - Хоть бы могила у Марии Георгиевны была, - вздохнула Лариса.
– Может, все-таки темнит Ванька?
– - Ну не до такой же степени, чтобы объявить мать мертвой, - Леонид не мог в это поверить.
– - Кто его знает? Ванька - подлейший человек, - Лара намного лучше знала бывшего мужа Ивана.
– - Но ведь мать!
– возражал Леонид.
Письмо.
И буквально через два дня, как поместили Якова Петровича в стационар, пришло письмо от одной незнакомой медсестры из небольшой деревни Чижи, где при больнице жили одинокие брошенные люди. В старой деревянной дореволюционной постройке, которую местные жители называли бараком, было социальное отделение, где официально находились местные пенсионеры, неспособные уже ухаживать за собой, и небольшой стационар. В этом стационаре и находились еще несколько человек без роду и племени, без документов. Их жалели, прикармливали, не выбрасывали на улицу, переводили из больницы в больницу. Медсестры, обычные деревенские жительницы, работающие здесь уже много лет, хорошо относились к бездомным, приносили из дома одежду, теплые халаты, пижамы, тапочки - не хватало для людей без документов одежды, зимой в бараке бывало холодновато.
Опрятная вежливая тихая женщина, на первый взгляд старушка - у неё были абсолютно белые волосы, была привезена сюда из другой больницы. У этой женщины тоже не было никаких документов. Сначала она даже не помнила, как её фамилия, где жила раньше. Звали её все ласково - тетя Маша. Первые дни женщина в основном лежала в своем уголке на постели, молча, боясь побеспокоить других людей, отвечая лишь при необходимости. Скромно и аккуратно ела все, подбирая каждую крошку, вежливо благодарила санитарок, медсестер. Потом многие заметили, что она часто застывает с горячим стаканом чая в руках, словно грея озябшие руки. И как-то раз обильные слезы потекли по её лицу.
– - Тетя Маша, миленькая - спросила её любопытная санитарка, - что случилось? Кто тебя обидел? Болит что-то? Может, тебе укольчик сделать? Пойдем, сегодня Галя дежурит. Она добрая, уколет.
– - Яша, Яшенька, - ответила женщина.
– - Что Яшенька, какой Яшенька?
– не поняла санитарка.
– - Он умер, мой Яшенька, - и слезы потекли еще сильнее.
– Я вспомнила, что Яша умер, что его больше нет.
– - Сыночек твой, что ли?
Зябко поежилась при этих словах седая женщина, утерла бегущие слезы:
– - Муж мой. Яшенька.
– - У тебя был муж? Так расскажи...
– - Оставь в покое её, не надо спрашивать, - сказал проходящий мимо врач, - тетя Маша что-то вспомнила. Не мешай ей. Она сама потом все расскажет. Не торопи её. Пусть поплачет. Это тоже хорошо, что плачет.
Да, тетя Маша вспомнила, вспомнила все, но ничего никому не сказала. Она боялась очутиться опять на улице, среди бомжей, в холоде и голоде. Здесь, в больнице, все же лучше, тепло, есть немудрая еда. В больнице вежливую тихую женщину все любили. Она недолго лежала в своем уголке, встала вскоре, обслуживала себя, помогала медсестрам и санитаркам, мыла полы, разносила обеды лежачим и никогда ничего не просила для себя: ни лишнего кусочка хлеба или сахара, ни стакана чая, не говорила о себе, в ответ на вопросы только безнадежно махала рукой:
– - Девочки, - так она называла своих подруг по больнице.
– Все равно не поверите, не буду я ничего рассказывать. Я и сама себе уже не верю. Может, во сне все это было? Вся моя прошедшая жизнь.
Галя, молодая энергичная медсестра, часто дежурившая по ночам, все же как-то разговорила тетю Машу, которая плохо спала, рассказать про её жизнь. И тетя Маша решилась, рассказала, что была женой генерала, что пострадал в аварии её муж-генерал, что он несколько дней был в коме, Мария Георгиевна была с ним. Потом она уехала помыться и переодеться, и Яша сразу умер...