Самолётиха
Шрифт:
Потом я молча ушла спать к Верочке. Слова были бы лишними, кажется это поняла и Ида, теперь уже "Моя Ида", "Моя Идочка", не мать, а что-то гораздо бОльшее, чем просто очень хорошая старшая подруга или любимая тётя. Оказывается я жуткая собственница, ужасно приятно про себя проговаривать это "МОЯ", ведь все кого я люблю не просто так, а МОИ, МОЙ папка, МОЯ Верочка, МОИ бабушка и дедушка, как были МОИ мамочка и Васенька! Может именно поэтому вместе с ними вырван из сердца кусок и так болит это место?! Теперь выходит, что и комиссар тоже МОЙ или наш, ведь Верочка влезла ему в сердце, не спрашивая и не снимая тапочки, на одних своих детских рефлексах без планов и назначения целей. И нас Смирновы, кажется, даже уже поделили, Идочка выбрала меня, а Верочку - Комиссар. Залезла под одеяло к тёплой пахнущей детским сном сестрёнке, которая сразу хозяйски закинула мне на живот свою ножку. И пока не заснула, лежала и думала, правильно ли я делаю? Почему Ираида и комиссар, а не открыто предлагавшая себя Софья Феофановна? Наверно как раз из-за того, что она врубила это сходу не вникая особенно, то есть это - прежде
И мне снился добрый-добрый сон, как я иду, ступая босыми ногами по мягкой шелковистой траве, чуть придерживая подол своего длинного до земли платья. Нос щекочет запах разогретого на солнце разнотравья, а впереди стоит стеной светлый лиственный лес, в котором заливаются на все голоса певчие птицы. Я не знаю, куда и зачем иду, но я знаю, что иду правильно, и что цель уже близко. Вдруг впереди раздвинулись кусты, и из них вышел волк, нет, судя по размерам, это какой-то царь волков, его голова была на полметра выше моей, а тело в длину больше трёх метров, не считая хвоста. От неожиданности я замерла и не знала, что мне делать дальше, как волк присел, а потом лёг, положил свою лобастую голову на землю, и прикрыл лапой себе нос и глаза. Это оказалось так неожиданно, что я засмеялась, и весь испуг мгновенно исчез, и я подошла к волку, который от моего смеха перестал закрываться лапой, а поднял голову, оставаясь лежать. Я подошла, присела перед ним, аккуратно подвернув под коленки подол своего платья. Руки сами протянулись в нему, я запустила пальцы в его густую и жёсткую шерсть, наши глаза оказались напротив и я выдержала пристальный взгляд его жёлтых немигающих глаз. А ещё говорят, что волк не может человеку в глаза прямо смотреть. Словно услышав мои мысли, он лизнул мне нос своим большим шершавым языком, а мне захотелось прилечь между его лап и поспать в этом защищённом уютном гнёздышке. Я привалилась к его груди и заснула, словно окунулась в океан нежной беззаботной любви и заботы. И меня беззаботно несли куда-то эти ласковые тёплые волны, а от зверя пахло почему-то осенним прелым лесом... Мне было так удивительно хорошо и уютно, что я кажется смеялась во сне. Наутро от сна почти не осталось воспоминаний, а только светлое настроение и остатки золотистого смеха в глубине груди...
*- Я уже поясняла, что это за мелодии, первые две исполняли Татьяна и Сергей Никитины, последнюю Гнатюк-младший.
Глава 49
20-22-е июня. Москва
В очередной раз Сосед, как он говорит, "завис". Странные они у себя в будущем. Александр Феофанович объяснил, что возможность на три дня задержаться в Москве у нас потому, что он ОЧЕНЬ попросил Белоглазова выписать мне командировочное с расчётом поезда, то есть эти три дня и есть поезд, вместо которого мы прилетели на "туберкулёзе". Но к Николаеву он нас тоже хочет отправить самолётом, тем более, что сейчас прямая ветка на Ленинград перекрыта немцами, а вкруговую добираться не меньше трёх, а то и четырёх дней. С подачи Соседа я и спросила Смирнова, а почему бы нам ещё на три дня не задержаться в Москве, что я не настаиваю, но Ида ведь так рада и Верочка не успела с его дамами наобщаться? На что комиссар ответил, по-моему, совершенно понятно, что там проездные выписывались на поезд, а самолёт вышел фактически случайно и попутно, ведь до последнего не было гарантии, что лётчики согласятся нас забрать, а переделывать документы перед вылетом физически было сложно, почти невозможно. А теперь мы вылетаем практически официально, и он об этом знает, поэтому устраивать подлог он не станет. Вот и что в этом такого? Всё честно и правильно. А Сосед сидит у меня в голове и обалдевает. Но ведь комиссар всё правильно делает и поступает честно, я и сама бы так сделала. А эти три дня, как случайный подарок вышли. Конечно, к этой случайности комиссар приложил руку, но ведь и он не Господь, а потому, всё правильно. А в проездных документах у меня указано "В распоряжение РО штаба Ленинградского фронта", а время прибытия "двадцать третье июня", как комиссар объяснил, он сразу сказал, что отсюда мы полетим. По мнению Соседа, на месте комиссара, он бы велел Белоглазову выписать мне дату прибытия числа двадцать седьмого. А ещё в Москве бы оформил госпитализацию с амбулаторной формой лечения и дал нам отдохнуть хотя бы недельку, а после госпиталя выписали бы новые документы с учётом опять таки поезда, вот и ещё три дня. Он даже не понимает, какие мерзкие вещи предлагает. И где он найдёт врача госпиталя, который своей подписью подтвердит необоснованную госпитализацию? Даже Софья Феофановна, как бы она не радовалась нашему приезду, откажется и правильно сделает. А Сосед НЕ ПОНИМАЕТ...
Уже двадцать третьего я должна предстать перед своим новым-старым начальником - уже подполковником Николаевым. Вообще, резануло по мозгу датой в командировочном, ведь это значит, что уже год и один день войны. А по моим ощущениям прошёл не год, а пять, не меньше. И то, что было до войны уже как в другой жизни и давным-давно. Честно сказать, в том, что прав календарь, а не мои ощущения меня убеждает Верочка. По приезде все в голос отмечали, что она сильно выросла и повзрослела, а я и не замечаю, ведь всё происходило при мне и постепенно. Хотя, да, моей девочке уже девять лет и она совсем не похожа на ту, что я помню недавней загорелой до черноты первоклашкой. Столько всего вместил в себя этот год, того, что радовало и того, чего бы любой ценой хотела избежать. И хоть Сосед меня пытается убедить и приводит аргументы, что в гибели моих родных я не виновата, но я то сама знаю, что не сделала всё, что возможно для отправки их к бабушке, то есть фактически их спасения.
А тут ещё комиссар сказал, что по его информации, батальонный комиссар Кондрат Луговых сейчас находится на излечении после ранения и контузии в Сталинградском госпитале, и что он представлен к ордену. И лечится уже две недели, а это значит, что своё последнее письмо он написал уже из госпиталя и ведь ни одним словечком не обмолвился, всё у него хорошо и просто замечательно. Вот ведь, гад какой, нас он расстраивать не хочет! Ну, я ему напишу! Как это он нас в детстве правде учил?...
Но Александр Феофанович разговор завёл по другой причине. Ведь папа как комиссар батальона попадает под юрисдикцию или командование как раз его управления и если я дам согласие, то ему не составит почти никакого труда перевести боевого обстрелянного комиссара служить в Москву. Когда я представила, что не если, а когда папка узнает, о том, что я дала согласие на его перевод, он мне голову оторвёт и правильно сделает, ведь он и на фронт пошёл после того, как мамочку и Васеньку убили. Поэтому я почти не думала, давая свой категорический отказ, и что не сомневаюсь в том, что папка на такое предложение ответил бы так же. Как оказалось, и ответил, а Феофанович, получается мне снова маленькую проверку устроил, вот ведь тоже гад! Он видимо почувствовал, сгрёб меня в охапку, поцеловал в ушко и извинился. И откуда знает, что мне ужасно нравится, когда в ушко целуют, а может и не знает, но ведь всё равно ужасно приятно, аж мурашки по коже и дыхание замирает, когда немного царапучая щека по кончику ушка скользит, а я чувствую горячее дыхание и губы чуть влажные в серединке... Ещё чуть и мокрая бы вся стала и тело всё слабеет... И ведь он ничего ТАКОГО не хочет... Точно гад! Но до чего же приятно, что я его не разочаровала... Понятно, за что его Ида любит, обаятельный до жути! Этого у него не отнять и красивый, я же помню, как любовалась им ещё в лазарете. Но теперь он не просто, а МОЙ или вернее НАШ с Верочкой комиссар, так, что целует он меня по праву родственника и ничего в этом неприличного нет!...
Почти все дни я не отлипала от своего ксилофона, Боже, как же я была счастлива снова играть на моём любимом инструменте. С Верочкой разучивали песни, которые я тут же подбирала. Самые разные и всякие, хотя я и старалась ей подбирать детский репертуар. Ида старалась к нам не заходить и не мешать, но вечерами мы даже устраивали небольшие концерты, которые проходили с неизменным успехом. А в ответ на настойчивые просьбы, что надо, чтобы эти песни услышали не только они, я вдруг подумала, что сама я петь не хочу и Верочку в это болото пускать тоже, но как раз по радио пел Бернес свою знаменитую "...А в остальном, прекрасная маркиза...". Я прервала очередную тираду Софьи Феофановны, которая старалась каждый вечер после работы забегать к нам и даже оставалась ночевать, чтобы не тратить время на дорогу.
– Знаете, я подумала и у меня есть мысль, как исполнить ваши пожелания, но без нашего участия...
– Это как?
– Опешили обе.
– Я почти абсолютно уверена, что у вас в Москве достаточно много знакомых и вам не составит труда выйти на Марка Наумовича...
– Бернеса?
– Да и вот эти две песни, я думаю, он исполнит замечательно, а может даже три. Только мне тогда нужна будет ещё нотная бумага, чтобы их по нотам расписать. Слушайте, только извините, я их не тренировала, будут сбои наверно...
И я спела сначала Никитинские "Никого не будет в доме...", потом его же "Со мною вот что происходит...". Мелодии не сложные и голос сильно не нужно напрягать. А если касаться планок тихонько каучуковым молоточком, то выходит как раз нужно тихое проникновенное звучание сравнимое по уровню с тихим гитарным перебором. А следом Окуджавовское "Простите пехоте..."
На словах: "...ты появишься у двери,
В чём-то белом, без причуд,
В чём-то впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют..."
Я словно почувствовала, как женщины и Верочка замерли. Замечательная песня, которую Бернес с его не великим голосом, но фантастическим талантом исполнителя, не споёт, а скорее сыграет, вложит столько проникновенности, что мурашки по спине побегут у слушателей. А вот вторая, где какой-то непонятный почти адюльтер, по нашим временам приняли гораздо спокойнее. Вообще, она мне не очень нравится, это Сосед настоял. "Пехота" гораздо больше зацепила комиссара, и эта песня, тоже изумительно ляжет на голос Бернеса, как мне кажется. Сосед со мной согласился и предложил, если уж не понравилась вторая песня, исполнить ещё одну, что я и сделала. Вообще, он предлагал две "Каждый выбирает по себе..." и "Дорогу", которую мы с Верочкой учили первой, но я выбрала песню Глазова и Птичкина "Похоронка" из фильма "Ожидание полковника Шалыгина" и "Если у вас нету тёти...", а Расторгуевскую "Дорогу" мы спели напоследок с Верочкой на два голоса весело и задорно, впрочем Верочка и в "Тёте" сразу подхватила припев и получилось замечательно.