Самостоятельные люди. Исландский колокол

Лакснесс Халлдор

— Это все из-за одного мужчины, — сказала я.

— Кто же он?

— Взрослый человек, которому до меня нет никакого дела и которого я не знаю. Наверное, я сошла с ума.

— Господи, храни и помилуй нас, — воскликнула старая Хельга Альфсдоутир, — надеюсь, это не какой-нибудь бродяга?

— Это человек в ботфортах, — ответила я, ибо мне никогда раньше не доводилось видеть человека в начищенных сапогах. Я показала ей кольцо, которое ты подарил мне в вечер нашей встречи, а затем рассказала, как этот человек, которому нет до меня дела и которого я, наверно, больше не увижу, ни днем, ни ночью не идет у меня из ума и как тревожно у меня на душе. И когда я шепотом призналась ей во всем, она положила свою руку на мою, наклонилась ко мне и прошептала на ухо так тихо, что я поняла ее слова лишь после того, как она уже выпрямилась. «Не бойся, дитя мое, это — любовь». Вероятно, у меня потемнело в глазах. Не помню, как я выбралась из ее каморки. Любовь — ведь это было запретное слово. У нас в семье даже никогда не намекали

на что-либо похожее. Мы не знали о существовании чего-либо подобного, и, когда семью годами ранее моя сестра Йорун вышла замуж за скаульхольтского епископа, никому и в голову не пришло, что тут замешана любовь. Когда же по соседству люди справляли свадьбы, это было самое обычное дело, обычное житейское событие, а все прочие мотивы совершенно не касались нашей семьи. Мой добрый отец учил меня переводить речи Цицерона [151] , и, когда я принялась за «Энеиду» — дальше я у себя дома в науках не пошла, — мне даже в голову не приходило, что любовь Дидоны [152] может быть чем-либо иным, как не поэтическим вымыслом, в действительности же любви вовсе не существует. Не удивительно, что, когда я узнала от старой Хельги, что со мной стряслось, я была совершенно ошеломлена. Я пробралась к себе в комнату и как следует выплакалась в подушку. Потом я прочла все молитвы пастора Бьярни и епископа Тоурдура и, наконец, так как ничто мне не помогало, двенадцать раз повторила латинскую молитву «Ave Maria» из старой папистской книги: «Ora pro nobis peccatoribus nunc et in hora mortis nostrae» [153] . И тогда мне полегчало.

151

Цицерон (106—43 гг. до н. э.) — римский оратор, философ и государственный деятель. (Прим. Л. Г.).

152

Дидона — царица Карфагена. Снайфридур говорит о поэме римского поэта Вергилия «Энеида», в которой повествуется о приключениях Энея и о его любви к Дидоне. Эней— один из героев древней Трои. (Прим. Л. Г.).

153

«Заступись за нас, грешных, и ныне, и в наш смертный час» (лат.).

Арнэус сказал:

— Я понял это в первый же день, когда снова вернулся к тебе на Брейдафьорд и наши взгляды встретились. Мы оба знали это. Все прочее в тот день казалось ничтожным и лишним.

— И вот, — сказала она, — я первый раз пришла к тебе. Никто не знал этого. Я пришла, потому что ты так велел. У меня не было собственной воли. Если бы мне пришлось перейти бурлящий поток или совершить преступление, я все равно пришла бы. И вот я пришла… к тебе. Я не знала, что ты со мной сделал, не знала, что произошло, не знала ничего, кроме одного, — я была твоей. Поэтому все было хорошо, все было правильно.

— Я хорошо помню, как ты спросила меня: «Разве ты не лучший человек в мире?» — спросила и взглянула на меня, чтобы убедиться, что тебе нечего бояться. Больше ты ничего не сказала.

— А помнишь, осенью, когда ты уехал и мы простились вот тут, в Скаульхольте, я говорила тебе: «Мне незачем спрашивать. Я знаю».

— Моя комнатка была залита лунным светом. Я клялся тебе всем, чем только может клясться мужчина. Я еще не взошел на борт корабля.

— Да. Мне следовало бы знать это, — ответила она.

— Я понимаю, о чем ты думаешь. Nulla viro juranti femina credat [154] . Но корабли запаздывают и все же прибывают, Снайфридур.

— Когда корабли наконец прибыли в Гренландию, там уже давно не было людей, селение опустело.

— Рок правит кораблями, а их путями — боги, — сказал он. — Так говорится в исландских сагах.

— Да, к счастью, существуют рок и боги.

— Я не был лучшим из людей.

— Был, иначе я не вышла бы за юнкера из Брайдратунги. Меня выдали бы за скаульхольтского каноника.

154

Женщина не должна верить клятвам мужчин (лат.).

— Это было осенью. Мы, ты и я, вместе с твоим зятем и его женой возвращались верхом с запада в Скаульхольт. Через несколько дней я должен был уехать. Стоял такой ясный день, какие редко выпадают даже весной. На тебе были красные чулки. Мне чудилось, что я среди аульвов, как это всегда бывало, когда я находился поблизости от тебя. И мир по ту сторону океана, тот мир, которому я отдался всей душой, был забыт и исчез. Мы ехали через Хафнарскуг, и, видя эту великолепную, залитую солнцем землю и реки, вдыхая аромат лугов, странник неизменно забывал, что здесь царит нужда. Ему мнилось, что маленькие, заросшие травой хижины объяты глубоким волшебным сном. На тебе был синий плащ. Ты ехала впереди,

ветер играл твоими кудрями, и я понял: здесь все еще живет одна из тех женщин, ради которых отдавали свою жизнь герои, она бессмертна, эта женщина древних саг. «Ей нельзя изменить, пусть даже все пойдет прахом», — говорил человек, ехавший за ней по лесу. Я решил никогда не оставлять тебя. Я знал, что могу получить от короля любую должность в Исландии, какую я только пожелаю. Тогда было как раз свободно место судьи. И все же была на свете книга, которая называлась «Скальда». Много лет она была мне дороже всех других книг. Я разослал по всей стране людей, которые должны были разыскать эту книгу, листок за листком. Сто лет назад она досталась наследникам разорившегося знатного человека, и они разделили ее на множество частей, которые с тех пор находились в руках безвестных нищих во всех концах страны. С огромным трудом мне удалось разыскать значительную часть книги. Но мне не хватало четырнадцати страниц, а они-то казались мне самыми важными. Я подозревал втайне, что в одном маленьком местечке в Акранесе можно найти остатки этой древней рукописи, и ты согласилась заехать туда. Хутор этот назывался Рейн.

Она сказала:

— Я припоминаю, что ты водил меня туда.

— Это действительно было неподходящее место для женщины из героических саг. Я хорошо помню, как ты на глазах у всех прижалась ко мне и спросила: «Мой друг, зачем ты привел меня в этот ужасный дом и потом исчез».

— Ты забыл обо мне.

— В этой хижине я нашел листки из «Скальды», те самые, которые были мне дороже всего на свете. Мы искали, пока наконец не нашли это сокровище под тряпьем в постели старой женщины. Я вспоминаю тот час, когда я стоял там в комнате, держа в руке эти листки и разглядывая людей, которые сохранили жемчужину поэзии северных стран: дряхлую старуху и хитрого крестьянина, этого похитителя лесок и богохульника, едва умевшего читать, спина у него распухла от плетей палача, за убийство которого его судили; изнуренную девочку с большими глазами и двух женщин с изъеденными проказой лицами. Но ты исчезла. Я знал, что уеду и не вернусь. В тот момент я изменил тебе. Ничто не могло убедить меня стать правителем загубленного народа. Книги Исландии вновь завладели мной.

Йомфру Снайфридур встала.

— Я никогда не упрекала тебя, Аурни, — сказала она, — ни мыслью, ни словом. Ты должен был понять это из тех слов, которые я просила передать тебе вместе с кольцом.

— Я не дал Йоуну Хреггвидссону говорить, — ответил он. — Я так и не узнал, что ты хотела мне передать.

— Я уехала из Скаульхольта и ночью совсем одна прибыла в Тингведлир. Я решила послать к тебе этого преступника. Его мать пришла ко мне через реки и горы. Я знала, что ты не вернешься, но я не винила тебя: накануне ночью я добровольно убила свою любовь — впервые отдалась Магнусу из Брайдратунги. Всю ночь на пути в Тингведлир я пыталась найти слова, которые я хотела бы передать тебе, а ты не пожелал их выслушать, ибо ты не доверял мне. Но все же ты должен их выслушать теперь, и я прошу тебя, чтобы это были последние слова между нами как сегодня вечером, так и во все вечера, вплоть до самого последнего.

Затем она повторила ему те самые слова, которые много лет назад доверила узнику, приговоренному ее отцом к смертной казни. Этот человек должен был принести их из Тингведлира ее возлюбленному: «Если только мой повелитель может спасти честь Исландии даже ценой бесчестья своей златокудрой девы, образ его будет неизменно окружен сиянием в ее глазах».

Глава тринадцатая

Как-то раз супруга епископа зашла к сестре, чтобы справиться о ее здоровье и полюбоваться ее вышивками, так как у Снайфридур всегда была под рукой какая-нибудь изящная работа. Щеки Йорун горели, в глазах появился странный блеск и выражение тревоги. Она спросила сестру вскользь, хорошо ли та спит по ночам и не раздражает ли ее своим шумом и возней племянница Гудрун, спавшая в одной комнате со Снайфридур. Если девочка мешает ей, сказала Йорун, она переселит дочь в другое место. Всякий раз, когда сестра проявляла подобную заботу, Снайфридур настораживалась. Она ответила, что ни в чем не нуждается, что же касается девочки, то она доставляет ей лишь радость.

— И засыпает вовремя? — спросила супруга епископа.

— Обычно раньше меня.

— А я думала, что ты всегда ложишься очень рано, дорогая Снайфридур.

— Меня обычно рано клонит ко сну.

— Одна из служанок рассказывала в ткацкой, что иногда тебя видят поздно вечером внизу, — заметила супруга епископа.

— Служанкам не мешало бы больше спать по ночам и меньше болтать днем.

Немного помедлив, супруга епископа продолжала:

— Раз уж мы заговорили на эту тему, то я хочу, пока не забыла, рассказать тебе последнюю новость: с некоторых пор мы получаем из округи подметные письма, в которых людей из Скаульхольта обвиняют в ночных похождениях и грозят им судом.

Снайфридур, понятно, захотелось узнать больше об этих письмах и об их происхождении, и в ответ она услышала, что одно письмо направлено против королевского посланца Арнэуса, он является одной из сторон, подозреваемых в недостойном поведении. Другой стороной является сама Снайфридур, сестра супруги епископа. К тому же, — сказала Йорун, — она полагает, что ее сестра лучше знает, что могло послужить поводом для этих писем. Снайфридур возразила, что до сих пор она ничего об этом не слыхала.