Шрифт:
Annotation
Короедов Лембит
Короедов Лембит
Самоубийство. Подготовка
Лембит Короедов
Подготовка и реализация самоубийства
Дилогия
Самоубийство:
Повесть
– Поездом -
Социопатия не позволяет мне любить поезда. Казалось бы, отчего их не любить? Многие любят. Один мой приятель рассказывал, что в былые времена, когда рестораны резко вздорожали, а поезда еще были дешевыми, он брал с товарищами билеты по маршруту Киев-Ужгород, туда и обратно, выпивку, закуску - и так они ехали: ночь туда, день там, ночь назад - приятней, чем в ресторане, веселей, дешевле и виды за окном.
Но я не люблю. Не спорю - если хорошая компания, веселый попутчик, красивая разговорчивая девушка, если вы, скажем, шведская семья - верю, поездка может быть интересной и благоприятствовать вашему настроению, но мне, как назло, за всю мою многолетнюю историю путешествий в поездах ни разу не попался интересный попутчик, и даже красивая девушка ни разу не попадалась, да что там красивая - ни одной хоть сколько-нибудь симпатичной. Не подумайте, я не имею идиосинкразии к девушкам вообще или, допустим, какой-нибудь болезни, мешающей мне понять женскую красоту - я их вижу в вагоне, на перроне, в других купе вижу, в тамбуре, везде, только не в моем купе. Мои попутчики это всегда: бабы или бабы с детьми, старушки, молчаливые семьи, глупоразговорчивые семьи, те же семьи с детьми, в лучшем случае - алкоголики. Да, это лучший вариант из тех, что мне попадались - когда, кроме тебя, в купе заходят еще три мужика, и каждый достает из портфеля бутылку. Вы ставите на столик четыре бутылки и напиваетесь. Одно время у меня регулярно случались именно такие поездки: четыре мужика, четыре бутылки, закуска. Потом как отрезало - бабы, старушки, семьи, дети; однажды попался сумасшедший бродячий философ, пару раз вместо старушек - старички в жесточайше вонючих валенках, вот и все разнообразие. Я слышал от приятелей, что бывают в поездах романтические истории, даже секс, да что там говорить - один мой друг познакомился в поезде с любовью всей своей жизни, а другой - имел секс с прекрасной девушкой (я ему верю), а у меня: бабы, старушки, семьи, дети, алкоголики.
Поэтому, не терпя попутчиков и будучи доведен ими до крайности, я нынче выбираю единственный способ для того, чтобы избежать собственного своего отвращения к ним, внушив им, напротив, отвращение к себе - иду в буфет и напиваюсь там в стельку.
Поезд отходит в пять вечера, буфет же открывается в шесть (буфетчице нужно время на всякие приготовления). Весь этот час я слоняюсь по коридорам и тамбурам, даю проводникам проверить билеты, получаю постель, курю (уже ведь запретили, знаете?) и всячески томлюсь, наблюдая своих мерзких попутчиков - как они трамбуются в купе, запихивают сумки под лавки или наверх (моя маленькая уже давно где-то стоит; я всегда езжу с маленькой сумкой, мне многого не надо), ставят на столик "тормозки", рассаживаются и смотрят в окно, думая, каким же именно способом отравить мне жизнь. Они еще не догадываются, что сегодня жизнь им травить буду я - вот он я, стою в дверях, дожидаясь открытия буфета.
Потом я ухожу, а они все, наверное, думают: ах, как хорошо, что он ушел - так же намного больше места в купе, чтобы расставить свои сумки, разложить дурацкие журналы с кроссвордами и пакеты с едой, дать детям полазить с ногами по чужой полке, а то и улечься самому (некоторые, самые отвратительные пассажиры, сразу стелятся, не успеют в купе зайти, и тут же ложатся кимарить, не выспались за всю жизнь). Они же не знают, что я скоро вернусь.
Иду в буфет. Раньше в моем поезде был ресторан (давным-давно), а сейчас просто буфет. Не знаю, что лучше - одинаково, по-моему, просто буфет поменьше, с парой столиков и барной стойкой, а в ресторанах места больше. Помню, когда я в последний раз ехал в другом поезде, с рестораном, там не было ничего хорошего - весь зал был забит самыми отвратительными гнидами, включая бармена, и закончилось все это тем, что мне пришлось дать кулаком в нос одному парню, который сидел со мной за одним столом (мест было мало, он напросился присесть ко мне, после чего напился и вел себя вызывающе - обглодав жареную куриную ногу, он с размаху швырнул ее на стол). Я не драчлив и не задирист, просто в тот раз вычерпал в себе все глубины доброго самаритянина - и звук удара куриной костью о стол стал последней каплей.
Да, в моем поезде тоже когда-то был ресторан, и запомнился он мне чебуреками. Давно это было, еще во студенчестве - денег у меня было мало, впритык на сколько-то там чебуреков и на водку. Вообще, взрослый здоровый мужчина съедает девять-двенадцать чебуреков (это если вы не знали), а в кафе или на улице все берут один-два из экономии. Я, может быть, тогда взял пять или семь, не помню. Сидел пил, кушал.
Была зима, точно помню - видимо, я на зимние каникулы ехал домой, под новый год, настроение у меня было хорошее (молодой еще был - любил Новый Год и всякое предновогоднее); окна мерзлые, за окнами темень и всякие буранные полустанки, вы знаете, с этими знаменитыми болтающимися на ветру фонарями в проволочной оплетке, а в ресторане тепло и свет приглушенный, пахнет всяким жареным. Барменша сидела за соседним столиком с какими-то мужиками, кажется, кавказцами или греками, они тоже кушали чебуреки и куриные окорочка, пили; даже, помню, чем-то меня угощали - чебуреками или курицей (я же был студент, по мне видно, что голодный), может, даже и водкой. Разговаривали вполголоса, дружелюбно. Буфетчица что-то мне говорила вроде: "Ах, студентик, ох, студентик, кушай-кушай" и поощряла мужиков меня угощать. Я тогда, пожалуй, любил людей - легко сходился в ресторанах, находил собутыльников и собеседников, одним словом, не пил в одиночку, как нынче.
И мы говорим тихо, и чебуреки, и поезд в ночи колесами: туду-туду, и новый год скоро. Запомнилось...
В буфете я заказал много водки (не бутылку, но почти; если бутылку перед собой поставить - будут коситься, обращать внимание, станешь селебрити буфета, а если в графин четыреста грамм, то не так заметно, сотку можно дозаказать потом), сел на высокий стул за стойкой, что перед окном - это очень прекрасно: сидеть за высокой стойкой перед окном в поездном буфете и смотреть на пролетающую мимо кантри-лайф. Еще заказал жаркое в горшочке.
В горшочках этих чаще всего одна картошка (ну, пару кусочков мяса есть, конечно), но я люблю картошку. Внизу она в жиру плавает, а сверху посыпана укропом - когда крышечку у горшочка открываешь, то сразу нужно нос к нему подносить - из него так и прет горячим укропным духом, на жиру и картошке, и настроение тут же хорошее, картошечное. Только рюмку выпить надо вначале - выпил, полсекунды выдержал, улыбнулся сам себе, крышечку открыл, нос приставил и вдохнул укропного запаху. Хорошо же.
Пью и ем я быстро - я не мастер пауз. Вроде бы и думается хорошо, глядя в окно поезда, а не мешает мне это одновременно подливать и закусывать. А все потому, что не умею делать длинные перерывы между рюмками и не люблю кушать холодное - только горячее...
– Горячие обеды -
Семья у нас была большая, и летом мы все собирались вместе; пусть на какой-то месяц, но такое бывало.
Обычными сельскими резидентами были я, бабушка и дед. Вообще-то только бабушка и дед, но я тоже там часто торчал - все каникулы и выходные. Далее - мама. Мама приезжала на выходные. Потом - тетка. Тетка тоже приезжала на выходные, вот только когда в институте училась (в Донецке) и работала далеко (в Молдавии) по распределению - реже. Дядька. Дядька (я называл его "дядя Вова") жил в Харькове, а потому приезжал только в отпуск, но всегда летом (чтобы застать рыбу), и всегда привозил с собой жену и двух моих двоюродных сестер, Наташу и Люду. Позже тетка вышла замуж, и ее муж тоже стал приезжать, а когда у них родился сын Сашка, то и он. Вот это, значит, основной, контингент за столом. Двенадцать, кажется, человек. Их нужно было кормить.
Чтобы всех нас прокормить, бабушка разводила кур. И все лето мы ели этих кур, по курице в день. Девяносто дней равно девяносто кур. Причем мне только сейчас пришло в голову, что бабушка не делала различия - собираемся ли мы за столом втроем (я, она и дед), либо все двенадцать ртов разом - курица всегда была одна. Здесь мне видится некая обратно пропорциональная философия: бабушка не стремилась поддерживать наш рацион на устойчивом уровне, увеличивая количество забитых кур согласно числу людей, напротив - чем больше нас было за столом, тем сильнее нам нужно было укрощать нашу плоть пропорционально устойчиво единой курице. Впрочем, по-настоящему укротить плоть мешала картошка. Картошки всегда было вдоволь.