Самозванка (дореволюционная орфография)
Шрифт:
– А Настька?… А ея тетка?… Он все знаютъ…
– Такъ что-жъ?… Да, он сообщницы ваши, а Настя еще и другимъ виновата… О, имъ слдуетъ молчать и беречь свою шкуру!… Вдь „потерпвшаго“ нтъ отъ этой зати вашей, вдь, жаловаться никто не будетъ, ну не будетъ и „дла“, не будетъ и суда… Матушку вашу я помирю съ вами, за это я вамъ ручаюсь…
– Какъ вы добры и благородны! – вырвалось у Анны Игнатьевны.
Салатинъ усмхнулся.
– Мене, чмъ вы думаете, Анна Игнатьевна…
– Но я ждала вашего гнва, преслдованія… Вдь, вы… вы наслдникъ мамы, еслибъ она выгнала меня на улицу и прокляла за… за прижитіе незаконной
– O, я достаточно богатъ и безъ такого наслдства. Я не охотникъ до случайныхъ богатствъ и наслдствъ… Кром того…
Салатинъ тряхнулъ головою.
– Впрочемъ, объ этомъ мы поговоримъ посл… Дайте мн чаю, – я дйствительно изнываю отъ жажды… Вы не бойтесь, – все кончится хорошо, очень хорошо…
– А моя мать?… Какъ и когда она узнаетъ правду?
– Я подготовлю ее къ этому.
– Вас… Вра въ больниц?
– Нтъ… Она здорова, счастлива. Она въ хорошихъ рукахъ… Ее очень любятъ, очень!…
Анна Игнатьевна быстро взглянула на Салатина и складка набжала у ней между черными бровями.
– Ужъ…
Салатинъ всталъ.
– Когда все уладится, – я буду просить руки вашей дочери, – сказалъ онъ, низко-низко поклонившись. – Ея честь, покой и доброе имя дороже для меня жизни моей!…
Анна Игнатьевна обняла молодого человка и заплакала у него на груди, какъ плакала нсколько часовъ тому назадъ ея дочь.
Это были хорошія слезы…
XX.
Салатинъ ухалъ изъ дома Ольги Осиповны совершенно успокоенный.
Онъ былъ увренъ, что Вра теперь вн всякой опасности.
Анна Игнатьевна не тронетъ ея – это наврное… Что же касается до Настеньки, ея тетушки, которымъ теперь не придется ужъ шантажировать двушку, и которыя теперь, конечно, будутъ очень разсержены, то Салатинъ не боялся этихъ дамъ: он испугаются и пикнуть не посмютъ.
Онъ сумлъ „нагнать холоду“ на этихъ корыстолюбивыхъ племянницу и тетеньку…
Сильный подъемъ духа чувствовалъ Салатинъ, выходя изъ дома бабушки на улицу, и его потянуло куда-нибудь „на народъ“, въ ярко освщенный залъ ресторана, въ какой-нибудь садъ съ народомъ, съ огнями, съ музыкою.
Домой ему не хотлось и чувствовалъ онъ, что не заснуть ему въ эту ночь, – очень ужъ „взвинченъ“ былъ онъ всмъ случившимся.
– „Внезапно пламенной струей,
Въ меня проникло наслажденье,
И нга страстная и жизни молодой
Необычайное, святое ощущенье!“ [14]–
[14] Переводчик неизвестен. Такой перевод что-то нынче нигде не встречается.
декламировалъ онъ изъ Гетевскаго „Фауста“, идя по темнымъ улицамъ Замоскорчья и тщетно разыскивая извозчика, которыхъ въ поздній вечеръ не найдешь въ этой тихой богоспасаемой мстности.
Наконецъ, на углу Большой Ордынки, онъ нашелъ какого-то дремлющаго „Ваньку“, дохалъ до „Большой Московской“, взялъ тамъ лихача и приказалъ везти себя въ Паркъ къ „Яру“ [15] .
Такъ и киплъ весь Николай Васильевичъ, охваченный новымъ, не испытаннымъ еще чувствомъ. Холодный разсудокъ говорилъ ему, что Вра совсмъ чужая, что полюбить двушку при первой же встрч странно, смшно, что довриться такой незнакомой, невдомой двушк странно, но горячее
[15] Яр – название нескольких знаменитых ресторанов в Москве XIX – начала XX века. «Яр» – пользовался популярностью у представителей богемы, был одним из центров цыганской музыки. В 1836 году «Яр» открывается в Петровском парке, на Петербургском шоссе (ныне Ленинградский проспект) в загородном владении генерала Башилова. Владимир Гиляровский писал об этом: «Были еще рестораны загородные, из них лучшие – „Яр“ и „Стрельна“». В 1895 году «Яр» приобретает Алексей Акимович Судаков. В 1910 году по его поручению архитектором Адольфом Эрихсоном было выстроено новое здание в стиле модерн, с большими гранёными куполами, арочными окнами и монументальными металлическими светильниками по фасаду. В 1952 году здание было еще раз перестроено, теперь уже в стиле сталинского ампира, и в нем открылась гостиница «Советская» с одноимённым рестораном. А с 1980-х гг. в одном из залов ресторана находится театр «Ромэн».
Санкт-Петербургское шоссе с аэросанями в XXIII веке на открытке 1914 года из цикла «Москва в XXIII веке». Вид ресторана «Яр».
Пилъ Салатинъ очень мало, но сегодня ему хотлось съ кмъ-нибудь выпить, хотлось кутнуть, хотлось шалить, рзвиться, выкинуть какой-нибудь „фортель“.
– Да пошелъ же! – кричалъ онъ лихачу, который мчалъ его по безконечно длинной Тверской, ярко освщенной электричествомъ, но пустынной въ этотъ часъ ночи. – Пошелъ живе!…
– Стараюсь ваше сія-сь! – съ улыбкою оглядывался лихачъ. – По городу-то шибче этого не приказано, a вотъ, выдемъ за заставу, такъ утшу вашу милость…
– Ты женатъ?
– Такъ точно, ваше сія-съ…
– Ха, ха, ха… „Ваше сіясь“… Да какое же я „сіясь“?… Я не князь и не графъ. Я купецъ…
– Ужъ у насъ повадка такая, завсегда хорошаго сдока такъ зовемъ.
– А я хорошій разв сдокъ?
– По всму видно-съ… А вы холостые, ваше сія-сь?
– Холостой…
– Что-жъ это вы?… Женатому, конечно, безпокойне, а все же хорошо, ежели супруга собою прекрасна и любитъ, – тепло тогда въ дом-то…
– Тепло?
– Такъ точно-съ!…
– А у тебя жена хороша?
– У меня, ваше сія-сь, баба гладкая и меня любитъ… Вотъ теперь можно и походче… Н-нутко ты, призовый!…
Лихачъ выпустилъ своего „тронутаго“ нсколько ногами рысака и пролетка понеслась по правой сторон шоссе, обгоняя тройки и одиночки.
Въ шикарномъ ресторан было множество народу. Шло еще второе отдленіе концертной программы.
Вс мста въ зал были заняты, и неизвстный тутъ Салатинъ, незнакомый съ распорядителями и метръ-д’отелями, растерялся, всталъ среди зала, не зная куда идти и гд ссть.
– Николай Васильевичъ! – вдругъ окликнулъ его знакомый голосъ.
Онъ оглянулся и увидалъ за однимъ изъ столиковъ хорошо знакомаго ему московскаго фабриканта Шмелева, мужчину уже очень зрлыхъ лтъ, но любящаго „пожить“. Шмелевъ сидлъ одинъ за бутылкою шампанскаго.
Салатинъ подошелъ къ нему.
– Какими судьбами, Николай Васильевичъ?… Вотъ неожиданно-то! – заговорилъ Шмелевъ. – Какъ это вы сюда попали?…
– На лихач, Петръ Ильичъ, – съ улыбкою отвчалъ Салатинъ. – Что-жъ я, бракованный что-ли какой, что мн, и повеселиться нельзя?…