Самозванка (дореволюционная орфография)
Шрифт:
– Ты?!
– Да, я… Смю думать, что я человкъ не опозоренный, что я чего-нибудь стою… Да, я прошу у васъ руки Вры… Я люблю ее!… Наше родство очень отдаленное, почти что и нтъ его…
– Николушка, да ты… ты не шутишь?… He обманываешь ты меня, чтобы я Вруньку эту простила?…
– Разв такими вещами шутятъ!…
– Да какъ же это такъ?… Когда же ты усплъ полюбить ее?…
– Полюбилъ… Знать, суждено такъ… Иную и долго видишь, и сватаютъ ее, и хороша она, а сердце не лежитъ, а иную увидишь и… и полюбишь!… Какъ зарыдала она у меня на рукахъ вчера, да
– Да, какъ-же это такъ-то, Николушка?… Господи, словно сонъ все это!…
– И мн все это сномъ казалось, бабушка, вчера!… А теперь я вижу, что это дйствительность, хорошая дйствительность…
Салатинъ опустился передъ старухой на колни, взялъ ее за руки.
– И такъ, милая моя старушка, простите ее, примите и отдайте мн! – сказалъ онъ. – Мы частыми-частыми гостями вашими будемъ, а еще лучше, если вы съ нами жить будете… Какъ заживемъ-то!…
– Худо-ли бы!… – промолвила старушка.
– Такъ въ чемъ же дло?… Черезъ полчаса она будетъ у васъ…
– Двченка?…
– Милая двушка, красавица!… Вдь, все тотъ же „Вася“, а только въ другомъ наряд… Какъ вотъ на святкахъ рядятся… А?… Пришли святки, Вася нарядился барышней и пришелъ къ вамъ… Вы его журите, за ухо его, шалуна!… „Ахъ-де, ты такой-сякой, какъ ты смешь такъ шалить?… Вотъ я тебя, проказника!… Переоднься ступай!…“ Онъ уйдетъ, переоднется и придетъ къ вамъ прежнимъ Васею…
– Да, святки!… – съ глубокимъ вздохомъ проговорила старуха. – Какъ я отъ этихъ „святокъ“ жива осталась?… Сижу и ушамъ своимъ не врю…
Салатинъ всталъ и взялъ шляпу.
– Такъ привезти? – сказалъ онъ. – И простите ее, и… и благословите?…
– Вези! – чуть слышно проговорила Ольга Осиповна.
– И… и ея мать?…
Старуха сдвинула брови.
– Какъ же безъ матери такое дло? – продолжалъ Салатинъ. – Ужъ длать милость, такъ не на половину… Вспомните, сколько горя, обидъ, нищеты видла бдная Анна Игнатьевна!… А тутъ она разв мало страдала и терзалась?… Каждую, чай, минуту трепетала, за свою шкуру боясь, особливо посл того, какъ эта противная Настенька узнала, да начала изъ нея жилы тянуть!… Бабушка, я привезу и Анну Игнатьевну!…
– Пусть будетъ такъ, но только…
– Что?…
– Я ее изъ своихъ рукъ отдеру!… За все, за все!… И за обманъ наглый, и за гульбу, за дочку пригульную!… Въ кровь издеру, шкуру спущу!…
– О, нтъ, – воскликнулъ Салатинъ. – Этого не будетъ…
– He будетъ?… Такъ и не надо ее!…
– Бабушка, теперь не наказываютъ и каторжныхъ женщинъ! Это прошло, безвозвратно прошло… Бабушка, прощать надо совсмъ и вы простите вашу дочь… До свиданья, милая, хорошая моя!…
Салатинъ бгомъ выбжалъ изъ комнаты, а Ольга Осиповна долго-долго сидла, потомъ встала, подошла къ переднему углу и упала передъ иконами…
Долго и горячо молилась она.
XXIII.
Общественное
Утверждаютъ, что у насъ въ Россіи нтъ общественнаго мннія въ такой форм, въ какую оно вылилось на Запад. Быть можетъ это правда, но то, что считается у насъ общественнымъ мнніемъ, служитъ для очень многихъ тяжелымъ ярмомъ, и донын съ этимъ нашимъ общественнымъ мнніемъ приходится считаться.
Оно выражается въ формул: „что подумаютъ“, „что скажетъ княгиня Марья Алексевна“ – и въ этомъ вид является для иныхъ людей страшнымъ пугаломъ.
Пугало это стояло теперь передъ Ольгою Осиповной Ярцевой и не давало ей покою.
Старуха простила дочь, любила заочно новоявленную внучку такъ-же, какъ любила она до сихъ поръ внука, но ей не давала покою мысль о тхъ толкахъ, пересудахъ и сплетняхъ, которыя пойдутъ теперь по городу, когда узнается случившаяся „исторія“ въ дом Ярцевыхъ.
Вдь, вс будутъ толковать, вс!…
Прислуга разскажетъ о самозванномъ внук лавочнику, лавочникъ – своимъ покупателямъ, а т разскажутъ всему городу, и на внучку Ольги Осиповны Ярцевой, да ужъ кстати и на нее, будутъ сходиться смотрть, какъ на какое-нибудь чудище.
Старуха хорошо знала нравы родной Москвы.
– Нтъ, Миколушка, ты не привози ко мн Врочку, не привози! – сказала она Салатину, когда тотъ помирилъ съ нею дочь и привезъ ее, а затмъ собрался, было, хать за Врою.
– Какъ? – удивился Салатинъ. – Почему?…
– А вотъ потому…
И старушка сказала свои соображенія.
– Но какъ же быть, милая моя бабушка?
– А я придумала… Анна, вдь, ярославка, тамъ ее знаютъ, тамъ она жила съ дочкою. Ну, вотъ пусть и детъ туда… Я награжу Врочку теперь же, купитъ она себ все, что нужно для приданаго, найметъ въ Ярославл Анна квартиру хорошую, – тамъ ты и свадьбу сыграешь…
– А вы?
– А я ужъ тряхну своими костями старыми и съ ними поду… Попирую на свадьб на вашей, погощу у васъ, коли не выгоните старуху-ворчунью, а тамъ, что Богъ дастъ… Стоскуюсь по Москв по матушк, такъ пріду скоро, a то, такъ и поживу тамъ у Анны, чтобы толки вс тутъ улеглись, чтобы языки досужіе звонить перестали…
– Хорошо! – согласился Салатинъ. – Мн собственно все равно и внчаться въ родномъ город Вры я не прочь, но, вдь, вы захотите же увидать Вру теперь…
– Непремнно!… Сегодня даже хочу видть…
– И вамъ привезти ее?
– Я къ ней поду…
– Отлично, отлично, моя дорогая!… Какой это будетъ для нея сюрпризъ, бабушка!… Такъ демъ же сейчасъ, милая…
– демъ… Прикажи-ка запрягать…
– Да, вдь, у меня лошадь тутъ…
– He поду я на вашихъ бшеныхъ скакунахъ на какихъ-то тамъ на резиновыхъ шинахъ заграничныхъ, – не желаю!… Всю жизнь здила, какъ наши старики здили, такъ стану я на старости какимъ-то еретическимъ людямъ вашимъ подражать!…
Салатинъ засмялся и пошелъ отдать приказаніе кучеру.