Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь
Шрифт:
– Приду.
– Ничего нельзя вспоминать.
– Почему?
– Не знаю.
– У меня никогда потом так не было, как тогда с тобой.
– И у меня, - сказала она.
– Потому и не надо.
Никто не знает, почему мужчине и женщине надо быть вместе. Потому что хочется? А если перестало хотеться? Надо бороться с собой? А кому из них? Тому, кому первому перестало хотеться? А можно жить с тем, кто с собой борется?
– Неужели жизнь прошла?
– спросила она.
А Сапожников, конечно, не догадывался, что ему или ей на роду написано.
Глава 18
ПЕРЕГРУЗКА
Сапожников всегда знал, когда будет авария, хотя не часто мог ее предотвратить.
Понимающих его людей в этот момент не находилось. А потом уже все было поздно.
Собирались вместе и вспоминали про Сапожникова. Он не отказывался. Зачем? В нем всегда жила надежда, что, может быть, в другой раз послушаются. Иногда бывало и так. Прислушивались, аварию проскакивали благополучно. Но в этом случае о Сапожникове уже не вспоминали. Разве композитор-профессионал захочет вспомнить, от какой уличной песенки он оттолкнулся, когда сочинял свой шлягер?
Сапожников всегда знал, когда будет авария. Тут не было никакой мистики. Старый охотник знает, когда в лесу зверь. Одни говорят, что это шестое чувство, другие - жизненный опыт, а третьи, что, мол, за битого двух небитых дают и то не берут, а Сапожников был жизнью бит многажды, но не очень верил, что только в этом дело.
Последние дни Сапожников толкался среди рабочих и понял, что авария на носу.
Чересчур все было гладко для работы, которую собирались сдавать комиссии.
Да не потому, что люди, сооружавшие этот конвейер, халтурили или еще как-нибудь иначе проявляли свою самодеятельность. Просто это носилось в воздухе, в морозном ночном воздухе, пробитом светом прожекторов.
"Что же это получается?
– думал Сапожников.
– Все канатно-ленточное хозяйство работает, как заводное, и автоматика срабатывает. Полуторакилометровый механизм при пробных пусках исправно тянет руду из шахты, не конвейер, а невеста, ну прямо под венец. И крыть нечем".
– Чего ты беспокоишься?
– сказал Виктор, - Показания приборов отличные.
Сапожников только сопел.
Они стояли и слушали, как рокочет бесконечная лепта, и смотрели, как масляно вращаются ведущие звездочки.
– Лифт, - сказал Генка.
– Что?
– Не конвейер, а лифт, - сказал Генка, снял рукавицы и зажал пальцами уши.
Сапожников сделал то же самое.
Гул стал тихим, ровным и каким-то неустойчивым. Он оглянулся на Виктора. Тот что-то кричал. Сапожников опустил руки.
– ..во!
– докричал что-то Виктор.
– Что?
– Я говорю, это ничего!
– Что ничего?
– Есть небольшие перегрузки, но это ничего!
– Виктор, это шахта, - сказал Сапожников.
– Ты с этим не сталкивался. Маленькая перегрузка
Генка, давай еще прозванивай всю схему.
– Не учи меня, - сказал Виктор.
– Правильно, - сказал Блинов.
Он подошел к пульту веселый, в расстегнутом полушубке и сдвинутой на затылок пыжиковой шапке.
– Я думаю, можно подписывать акт, а послезавтра ту-ту - и вы уже в Москве. Я вам завидую. Поработали вы классно. Я специально сообщу об этом в вашу контору.
– Мы еще не начинали работать, - сказал Сапожников и протянул Блинову "Краснопресненские".
Они давно уже разыгрывали восхищение друг другом, и было ясно, что и эта авария тоже приближается.
– Мне кажется, - сказал Блинов, закуривая, - что вы меня все время хотите поддеть чем-то… Я говорю - я принимаю у вас работу… ваш участок работы. А всю работу будет принимать комиссия согласно договору.
– А я вам ее не сдаю…
– Аварийная автоматика работает отлично. В чем дело?
– У вас питатели работали плохо, плохо подавали руду. Образовались завалы…
Совсем недавно…
– Это уж не ваша забота.
Блинов бросил сигарету на землю, топнул по ней, и ее тут же умело. Вверху под прожекторами летел колючий снег. За забором шахтного двора стояло бурое зарево.
Небо было бурое от далеких коксовых батарей.
– Да вы не обижайтесь, - сказал Сапожников.
– Датчики показывают перегрузку на сгибах. А ведь конвейер еще не гоняло как следует.
– Да-да… конечно, - сказал Блинов.
– Вот сейчас и попробуем.
– В смысле прозвоним схему - тогда попробуем, - сказал Генка.
– Щекотеев! Костин!
– крикнул Блинов.
– Передайте там в низ! Сейчас погоним на повышенном режиме!
Потом он повернулся к ним с улыбкой. Но это была не улыбка. Просто он так щурился от ветра.
– Я моложе вас, товарищ Сапожников, - сказал он, - но хочу дать вам совет. Вы очень эмоциональный человек… Вы…
– Летом, летом… - сказал Сапожников.
– Летом будете советовать. Сейчас чересчур холодно.
– Пошел!
– крикнул Блинов вдаль и приблизился к пульту.
– Позвольте.
Виктор отодвинулся, и Блинов кинул рубильник.
Медленно стал нарастать грохот. Тонкий ручеек подскакивающей на ленте руды плавно превратился в черный пласт.
Блинов убежал. Вдоль конвейера стояли люди и напряженно глядели на маслянистую цепь, которая текла по барабанам. Все шло гладко.
– Работает старушка, - нерешительно сказал Генка.
– В смысле конвейер.
Сапожников, не отвечая, глядел на приборы. Все шло гладко. Сапожников отошел от приборов. У ленты его догнал Виктор.
– Что тебя беспокоит?
– спросил он.
– То, что Блинов боится комиссии больше, чем аварии.
– Ты думаешь?
Сапожников не ответил.
– В конце концов, черт с ним… За электрическую схему я ручаюсь, - сказал Виктор.
– А за человеческую?
И тут их окликнул Генка: