Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь
Шрифт:
А Филидоров только крякнул.
– Но тогда это не будет вечный двигатель.
– Материя движется вечно. Если на пути движения поставить вертушку, то она будет давать электричество.
Аркадий Максимович догадался сам про себя, что Сапожников говорит серьезно, и посмотрел на него с испугом.
– Однако вернемся на землю, - сказал Филидоров и посмотрел на часы.
– Ну, что у нас на земле?
Часы на земле показывали без десяти полночь.
– Пора… В дом отдыха не пустят, - сказал Аркадий Максимович.
– На земле у меня трудности… Я
– И заторопился: - И жена от меня, кажется, сбежала, и вообще!
– Что вообще?
– спросил Сапожников.
И Филидоров тоже поднял голову от своего светящегося циферблата. Потому что слово "вообще" Аркадий Максимович выкрикнул.
И тут Аркадий Максимович заговорил медленно и наизусть:
– Я, Приск… Сын Приска… …Я, Приск, сын Приска, на склоне лет хочу поведать о событиях сокрушительных и важных, свидетелем которых я был, чтобы не угасли они в людской памяти, столь легко затемняемой страстями.
Сегодня пришел ко мне владелец соседнего поместья и сказал:
– Приск, запиши все, что ты мне рассказывал. Оно не идет у меня из ума и сердца.
Ходят слухи о новом нашествии савроматов, я буду прятать в тайники самое ценное имущество. Но кто знает, что сегодня ценно, а что нет, когда люди сошли с ума и царства колеблются. Запиши, Приск, все, что ты мне рассказывал, и мы спрячем свиток в амфору, неподвластную времени, и зальем ее воском, выдержанным на солнце, который употребляют живописцы из Александрии. И зароем в землю в неприметном месте, чтобы, когда схлынет нашествие или утвердится новое царство, можно было продать твое повествование новому властителю. Потому что опыт жизни показывает, что… …Бульдозерист Чоботов собрал осколки глиняного старинного горшка, лежавшие на вывороченной им куче земли, и немножко подумал - стоит ли связываться. И так уже план дорожных работ трещал по швам, а до конца квартала оставалось десять дней.
Но потом все же заглушил мотор и сказал Мишке Греку, непутевому мужчине, чтобы позвали Аркадия Максимовича. Дескать, опять выворотили горшок целый, но разбитый, а он над каждым черепком трясется.
Аркадий Максимович пришел и долго кудахтал и причитал, зачем Чоботов собрал черепки с кучи, а не позвал его сразу сфотографировать, как они лежали все врозь, и все такое.
Чоботов стал есть ставриду, потому что он любил есть ставриду, а Аркадий Максимович начал по-собачьи рыться в развороченной земле и махать своими кисточками, и стало ясно, что дорогу они продолжат примерно лет через двадцать, аккурат ко второму кварталу двухтысячного года.
А потом Чоботов доел ставриду и увидел, что Аркадий Максимович сидит на земле, вытянув ноги, держит в руках коричневые бумаги и плачет.
Море было спокойное в этот вечер, а над горой Митридат стояло неподвижное розовое облако. …И Аркадий Максимович рассказал про бульдозериста Чоботова и про древнюю рукопись, выкопанную в районе Керчи во время земляных работ… в районе города Пантикапея, столицы великого Боспорского царства, которое тыщу
– Море было спокойное в тот вечер, - сказал Аркадий Максимович.
– И над горой Митридат стояло розовое облако.
Сапожников с Филидоровым просидели всю ночь, разговаривая о том о сем, и оба не могли остановиться. Разговоры мы пока опустим.
Скажем только, что, когда профессор ушел, Сапожников пролежал до рассвета на теплой траве, что росла на берегу там, где кончалась, а потом пошел искать Аркадия Максимовича.
Когда он приплелся к дверям его номера, оттуда вышла женщина и остановилась на пороге.
Солнце просвечивало ее всю, и Сапожников понял, что это не женщина, а блюдо.
Лучшие кулинары всего света потрудились, чтобы у каждого при взгляде на нее возникал волчий аппетит. Сервировка ее дышала духами и туманами, и было показано все, что нужно показать, и было прикрыто все, что нужно прикрыть. И Сапожников сообразил, что это и есть жена Аркадия Максимовича, только когда услышал его голос.
– Я не лакомство, - говорил Аркадий Максимович.
– И не котлетка, понятно? Я человек и к тебе отношусь как к человеку… Если ты станешь некрасивой или больной, это я как-нибудь переживу… А вот если ты обезьяной станешь - тут все… конец…
– Я тебя так любила… - сказала жена.
– Так любила… А ты убил мою любовь…
Из комнаты раздался собачий лай.
Она закрыла дверь. Погасла. И тяжелыми шагами ушла по коридору.
Когда Сапожников вошел, Аркадий Максимович стоял на четвереньках, задница его был отклячена, а пластиковый передник свисал с шеи строго вертикально. Он черпал антикварной ложкой суп из миски, облизывал сам и протягивал трехногой собачке.
– Ешь, ешь - говорил он.
– Делай вот так, ешь…
У Сапожникова сердце заныло.
Аркадий Максимович поднял голову и слепо посмотрел на Сапожникова.
– Извините, - сказал Сапожников.
– Я не вовремя.
Трехногая собачка выскочила из-за миски и загородила Аркадия Максимовича. Она смотрела на Сапожникова отчаянно и свирепо, и в глазах у нее было - ну, признай нас, признай немедленно, иначе я тебя враг. Видно было, что она за этого балду на крест пойдет. "Все… - понял Сапожников.
– От этого не отделаешься… Конец…
До конца дней буду защищать эту пару".
Аркадий Максимович поднялся с колеи, взял на руки собачку и стыдливо прикрыл передником покалеченную собачью ножку.
– Она непородистая, - сказал Аркадий Максимович.
– Но ужасно талантливая.
Конечно, медали ей не дадут, но это неважно, правда?
– Перестаньте, - сказал Сапожников.
– Я сам чистокровная дворняжка… Как ее зовут?
– Атлантида, - сказал Аркадий Максимович.
– Вы знаете, существует неверное отношение помесям, а ведь это приток свежей крови и обновление генетического фонда.