Самсон и Надежда
Шрифт:
«А может, надо на работу устроиться? – задумался тут Самсон, понимая, что денег надолго не хватит и вспомнив, как Надежда про свою службу рассказывала. – Она ведь службой не тяготится, нравится ей быть полезной, а еще и зарплату государственную получать! И карточки на хлеб по первой категории, а не по третьей!»
Захотелось Самсону с кем-то из тех, кто к новой власти приноровился, посоветоваться. Доктор Ватрухин для совета не подходил. Было понятно, что он от всего нового прячется. Из тех, с кем Самсон вместе учился, только Бабукин горел революцией, а не тягой к знаниям. Надо к нему на Столыпинскую сходить! Он, как человек,
Окрыленный своим решением, Самсон позавтракал овсянкой из чуланных запасов, выпил чаю, упаковка которого, купленная недавно за сто «керенских», своими слонами звала в Индию.
Как стемнело, собрался он было на выход, но тут пришли два красноармейца, которых комиссар с неразборчивой подписью определил Самсону на постой.
– А я уходить собирался, – пробормотал он растерянно, когда они со стуком поставили свои винтовки в коридоре прикладами вниз.
– Да идите, идите! Нам то что! – махнул рукой высокий.
– Вы ж, наверное, Федор? – предположил Самсон, вспомнив имена на бумажке.
– Не, я Антон, а Федор – он! – Высокий ткнул пальцем на напарника.
От их снятых шинелей поднялась в коридоре волна нового потного запаха.
– Нет, давайте я вас сначала определю, – предложил Самсон, подумав, что они могут самовольно его спальню занять.
– А чего нас определять? Мы уже определились! Будем жить в комнатке, в той, где по стенкам счетные доски висят! – сказал Антон. – Нам много места не надо, стеснять вас не хотим!
Самсон кивнул.
– Тогда я пойду? – спросил.
– Идите-идите, вы ж тут хозяин! Только ключ оставьте! А мы, если пойдем куда, двери запирать не будем! – добавил низкорослый Федор.
В трехэтажном доме на Столыпинской двери парадного были намертво закрыты, и никто на вежливый стук Самсона не откликался. Тогда, разозлившись, затарабанил он по этим дверям обоими кулаками. И подумал в этот момент, что именно так тарабанили в его двери красноармейцы, которые теперь и кабинет отца займут! Остановился. Хотел было уже развернуться, но тут двери пугливо приоткрылись, и в проеме старческое лицо с таким же перепуганным открытым ртом появилось.
– Вам кого? – Голос старика дрожал высокими нотками.
– Бабукина Александра.
– Александр Валентинович на службе. Он к семи будет!
– Да? – Самсон обрадовался. – Тогда я его обожду.
– Обождите, конечно! Вон там! – Из дверей высунулась рука и провела направление налево. – На углу Чеховского переулка советская столовая есть. Там топят!
Глава 7
Советских столовых по центру города открылось уже штук пятнадцать. Об этом Самсон от вдовы дворника знал. Как и то, что кормили там госслужащих по особым талонам и что в эти обеденные талоны хлеб не входил.
Внутри его встретил аппетитный запах чуть подгоревшей пшенной каши. Он осторожно подошел к поварихе, стоявшей по другую сторону от стола выдачи.
– Вы без талонов кормите? – спросил.
– Вы по списку губисполкома? – спросила она и стала искать глазами что-то под столом выдачи, видимо, этот список.
– Нет, я так, просто проголодался.
Она окинула взглядом помещение столовой, в котором в данный момент только одна женщина громко ела суп.
– Хорошо, – вздохнув, негромко сказала. – Пшенная каша с подливой и чай. Шесть пятьдесят.
– Это какими? – осторожно поинтересовался Самсон.
– А какие у вас есть?
– «Керенки».
– Тогда двадцать, – перешла она на шепот.
Пшенная каша с густой коричневой подливой жевалась тяжело, но оказалась вкусной. На кончике рукоятки ложки из странного серого и легкого металла, может, из нечистого алюминия, была выдавлена пятиугольная звезда. Она все время отвлекала Самсона от еды, ему хотелось ее рассмотреть. Да и рука, привыкшая к тяжелым и благородным столовым приборам, держала ложку неуверенно, даже снисходительно. А к этому еще добавлялось ощущение, что у ложки свой кисловато-ржавый привкус, который оставался на губах после каждого ее прикосновения. Привкус Самсон запивал чаем. Чай своей сладостью помогал пропихивать кашу глубже в глотку, в горло, в пищевод. По мере опустошения тарелки с синей надписью по краю «Советская столовая» желудок Самсона наполнялся тяжестью и спокойствием. Мысли постепенно отходили от еды и начинали «засматриваться» на другие темы. Вспомнилась Надежда, которая поначалу, перед встречей, представлялась ему хрупкой, тонкой, воздушной. После встречи, перевернувшей это представление на противоположное, разочарования не наступило. В ее спортивной сбитости и даже в том, как на ней с трудом застегивался черный каракулевый полушубок, во всем этом чудилась ему невероятная, почти акробатическая устойчивость к потерявшей эту самую устойчивость ежедневной жизни и к ее вызовам и проблемам.
«Как же теперь я ей комнату дам, если ко мне красноармейцы вселились? – задумался Самсон не без горечи. – Может, переведут их куда в скором времени? Не может же армия по квартирам граждан жить!»
Саша Бабукин встретил его с подозрением, но в квартиру впустил. Конечно, после двух революций 1917-го и после кровавого 1918-го каждый человек, встречавший знакомого, даже друга, которого в последние два года не видел, не без страшных предчувствий расспрашивал, что тот делал в это время смуты и крови.
– Ты ж все там живешь? На Жилянской? – спросил Бабукин осторожно, поправляя опустившиеся вниз тонкие кончики усов, отрощенных как-то по-особому, не так, как он их раньше носил. Раньше они тонкими острыми кисточками по обе стороны от носа чуть вверх смотрели.
– Да, там же, – Самсон присел на предложенный стул возле шахматного столика. – Только теперь один. Отца недавно убили, а мама с Верочкой от легочной инфекции умерли.
– Горе-то! – задумчиво произнес Бабукин и пожевал толстые губы.
Сам он сохранил плотность тела, несмотря на продовольственные кризисы, которые с удивительной регулярностью сменяли друг друга названиями, но не смыслом. Хлебный кризис был сменен молочным и масляным, тот был сменен мясным, мясной – крупяным и снова хлебным.
– А к тебе на постой никого новая власть не привела? – оглянулся взглядом по широкой гостиной Самсон, остановив свое внимание на высоких напольных часах, время на которых не могло соответствовать настоящему.
– Нет, Радомицкий уберег от этого. Выдал охранную грамоту, освобождающую от реквизиций, мобилизаций и прочего!