Самсон назорей. Пятеро
Шрифт:
– Два вопроса, два ответа, – сказал он наконец. – Я назорей, в год землетрясения пришел посол Иеговы к моей матери и назначил мне дело, и на то мне дана сила в плечах, и сила править людьми. Нашему племени трудно живется без защитника и мстителя. Эта жизнь мне назначена; изменить это нельзя.
Она ответила с отголоском рыдания:
– Через год, или два, или пять, когда жена твоя будет стоять над колыбелью, принесут ей мужа с раскроенной головой.
– Не знаю; это не мое дело, а твое – выбирай. Но выслушай второй ответ. Да, моя отрада в Тимнате и друзья
– А шутить, и петь, и смеяться ты будешь в моем доме?
Самсон не ответил.
– Одной войны Самсону мало, – горько сказала Карни, – ему нужны две. В горах он будет воевать с врагами, дома с самим собою.
Самсон ничего не сказал.
– На что я тебе нужна – за такой выкуп? – спросила она почти беззвучно.
– Потому что ты – ты. Это правда, что филистимские девушки игривы, как котята или как солнечный луч на речке, и я люблю их игру. Но то, что в тебе, слаще их игры и стоит выкупа.
– Из сладкого выйдет горькое. Скоро придет вечер, когда ты, сидя со мною, повернешь голову в сторону Тимнаты и вспомнишь обо всем, чего нет во мне.
– Когда ты будешь со мною, я больше не обернусь в сторону Тимнаты.
– Твое сердце обернется, и я это услышу. Я и теперь слышу многое, чего ты не говоришь, потому что я люблю тебя.
Она это сказала совсем просто, но Самсону показалось, что гром ударил или что-то раскаленное упало ему на голову. Он остановился и, забывая о служанке, в первый и последний раз выдал свою душу на земле Дана – он всплеснул руками и воскликнул:
– Если ты любишь, к чему же тебе эти расспросы, меры и счет и что будет через два года?
Карни тоже остановилась; она опять откинула покрывало. Она смотрела на Самсона с бесконечной нежностью и грустью.
– Я не орлица, Самсон; и не котенок. Скажи своей матери, что я не буду ее невесткой. Горя я не боюсь – я много плакала и много еще буду плакать, но – за себя. Я не хочу плакать за тебя; я не хочу проклинать себя за то, что отняла у Самсона его солнечный луч.
– Карни, – сказал он другим голосом, мягко и робко, – если так, то разве не можешь ты просто быть моей женою и не спрашивать, куда я иду – в землю Вениамина или в Тимнату?
Карни вздрогнула, выпрямилась, топнула ногою.
– Никогда!
Она почти побежала, служанка за нею. Самсон повернул в другую сторону и пошел куда глаза глядят.
Вечером того дня он отрывисто объявил Ацлельпони и Маною:
– Я возьму себе жену из Тимнаты. Отца ее зовут Бергам; он один из начальников города. Когда вы можете пойти к нему с подарками?
Маной ничего не сказал, только потер шрам на лбу; жена, понявшая по тону Самсона, что спорить бесполезно (и она перед тем уже видела соседку, мать Карни), только спросила, подавляя слезы:
– Будет ли ей по сердцу жить с нами
– Она не будет жить в Цоре.
– Неужели… неужели ты хочешь поселиться в Тимнате?
– Я остаюсь жить здесь, – сказал Самсон. – Когда вы можете спуститься в Тимнату к ее родителям с подарками?
Глава VII
Брат Вениамин
Экспедиция в землю Вениамина за угнанным стадом отняла больше трех дней.
В Шаалаввиме Самсона и его друзей приняли с большим почетом, у ворот, и некоторые из старшин уже называли его «судья». Главный из них, однако, был хоть приветлив, но сдержан. Его звали Шелах бен-Иувал; это был тот беззубый старик, что на сходке в Цоре первый потребовал дела вместо слов. В разговорах он тут мало принимал участия; больше кивал головою, а иногда присматривался, щуря подслеповатые глаза, и к назорею, и к его свите.
Шайку вениаминян, которая угнала скот, здесь хорошо знали. Гнездо ее было в деревне Хереш, на полдороге от границы к Бет-Хорону. Шайку подробно описали: головорезы, богатыри, обыкновенно человек пятнадцать, но при нужде и больше, – короче говоря, вся деревня разбойничья. При этом Самсона несколько удивило подробное знакомство шаалаввимцев с грабителями: каждого из них знали по имени и вообще говорили о них так, как говорят о людях, которые нередко приходят в гости.
Самсон резко спросил:
– Вы им дань платите?
Шелах вскинул на Самсона моргающие глаза, сейчас же опустил их и продолжал кивать головою – нельзя было разобрать, утвердительно он кивает или отрицательно. Старосты засмеялись; один из них ответил:
– Дань не дань, а так – иногда подарки.
– Этак спокойнее, – объяснил другой.
Самсон сказал, подымаясь:
– Дайте мне проводников; и нужен пастух, который сможет опознать ваших овец.
Старосты переглянулись. Два здоровенных молодца, внуки Шелаха, выступили из толпы; старший сказал:
– Мы знаем дорогу и опознаем стадо.
Шелах быстро отозвался:
– Вы не пойдете. И нечего тут вам мешать собранию.
Старшины тем временем отошли в сторону и совещались; потом отрядили куда-то одного из людей попроще. Покашливая, они объяснили Самсону, что им, жителям границы, неудобно путать в это дело своих, особенно из членов более видных семей; но они дадут Самсону в проводники одного из пастухов; он безродный сирота, а потому херешане, быть может, не обратят на него внимания; он еще очень молод, но мальчик шустрый и ничего не боится.
Пастуха привели. Это был оборванец лет пятнадцати, со следами синяка под глазом, а глаза у него были редкостного цвета – темно-серые. Самсон внимательно посмотрел на него: лучше всего он распознавал людей по походке. У мальчика была походка ленивая, но упругая; увидев Самсона, его рост и плечи, он сразу подтянулся и оживился.
– Ты знаешь дорогу в Хереш? Можешь отличить своих овец?
Мальчик ответил:
– Знаю и дорогу, и свой скот, и каждого человека в Хереше.
– Овцы ведь не меченые: как ты их опознаешь?