Самвэл

Мелик-Акопян Акоп

Наконец они достигли городских ворот. Меружан взглянул на них и содрогнулся. Великолепное сооружение, которое в дни торжественных въездов всегда было украшено гирляндами цветов, сегодня выглядело мрачно. Ворота были обтянуты черным, наверху развевались два черных флага. Так было принято делать, когда в город вносили гроб усопшего властителя страны. А кто умер сегодня? По ком эти знаки скорби?

С сильно бьющимся сердцем вступил он в свою столицу.

Знаменосец, ехавший впереди, взял рог, висевший на поясе, и протрубил несколько раз. Ему ответили три удара колокола с колокольни главного городского собора. Этот звон, словно трубный глас Страшного суда, отозвался ужасом в сердце отступника.

Он продолжал свой путь.

Веселый,

шумный Адамакерт словно вымер. Ни души не было на улицах; не видно было даже животных. Ни звука, ни шороха — ничто не нарушало мертвой, кладбищенской тишины.

Улица, по которой он ехал, и которая вела прямо к дворцу, произвела на него удручающее впечатление: земля была посыпана пеплом, все ворота заперты и тоже обтянуты черным.

«Мои горожане отвернулись от меня... — билось у него в голове. — Видеть не хотят... считают мертвым... нравственно умершим!»

Он задыхался от гнева, ибо в памяти вставали прошлые времена. Бывали дни — счастливые дни! — когда он с победной славою возвращался с войны. Эти улицы были тогда сплошь усыпаны цветами и зелеными ветками, теперь же вместо цветов они посыпаны пеплом. Ворота украшались коврами, бархатом, яркими шелками и другими великолепными тканями — теперь же весь город оделся в траур. Женщины и девы, стар и млад приветствовали его с плоских кровель и из каждого окна — теперь же не слышно ни звука. Тогда на каждом шагу, от городских ворот и до самого дворца, приносили благодарственные жертвы в его честь. Духовенство в златотканых ризах, с крестами и хоругвями встречало его и пело церковные песнопения. Все придворные торжественно сопровождали его, а впереди вели самых лучших скакунов из княжеских конюшен, в самых дорогих сбруях и попонах.

Теперь ничего этого не было...

Он подъехал ко дворцу, но и тут ворота были на запоре. Это ужаснуло его. «Значит, мой род, моя семья тоже отрекаются от меня...» — подумал он с глубокой, иссушающей сердце горечью.

Перед его глазами было то же скорбное, траурное зрелище. Гордые своды роскошных ворот были обтянуты черным, по обе стороны их развевались черные флаги.

В невероятном волнении и гневе стоял он на пороге отчего дома и не знал, как быть дальше. Этот грозный человек, для которого не существовало на свете ни трудностей, ни преград, теперь оказался в безвыходном и безнадежном положении. Он хотел было повернуть назад. Но как? Меружан задыхался от стыда и унижения. Решил было постучать. А вдруг не отопрут? Ведь наверняка не отопрут! Такого презрения, такого отвращения к себе он не ждал от матери и тем более от жены. Его как блудного сына оставляли за дверью. Это была такая пощечина, такая тяжелая кара! Все это траурное убранство, все эти знаки скорби прямо говорили ему: «Ты недостоин ступить на порог отчего дома. Отступник осквернит его!»

Его люди тоже был в крайней растерянности; никто не осмеливался произнести ни слова.

Над порталом дворца была большая открытая площадка, украшенная колоннами и имевшая вид балкона. Спереди ее закрывал тяжелый занавес. Он раздвинулся, и показалась мать Меружана. Убитая горем, она еле держалась на ногах. Слева ее поддерживала дочь, сестра Меружана, справа — невестка, жена Меружана. Перед женою стояли дети Меружана. Позади стояли остальные члены княжеской фамилии. Все были в черном, со слезами на глазах. Меружан содрогнулся.

— О мать, — сказал он возмущенно, — от меня отвернулись мои подданные, а теперь и отчий дом закрывает предо мною свои двери?

— Да, Меружан! — скорбно ответила мать. — Двери отчего дома закрыты пред тобою, ибо и сердце твое закрыто для Бога, для родины и для голоса совести... Отступник и мятежник не смеет переступить этот порог, Меружан. С того дня, как ты изменил своей вере и своему царю, ты перестал быть сыном этого дома... Теперь ты чужой, посторонний, ибо осквернил доброе имя рода Арцруни... Только раскаяние может спасти тебя. Оставь путь зла, очнись от своих заблуждений. Прислушайся к голосу матери, которая все еще любит тебя, которая

со слезами молит тебя об этом. Прислушайся к голосу матери, ибо ее устами говорит весь Васпуракан. Если хочешь вернуть любовь своей семьи и своей страны, сверни с пути зла! Вот истинный путь, Меружан, — она указала рукой на собор. — Твои предки, возвращаясь с войны, утомленные ратными трудами и заслужившие мирный отдых, шли сначала в Божий храм, возносили благодарственную молитву у алтаря и лишь потом вступали в лоно семьи, чтобы вкусить любовь и тепло родного очага... Если ты истинный сын и наследник своих предков, последуй их примеру. Там, в храме, тебя ждут духовные пастыри и отцы города. Войди в храм, сын мой, примирись с Христом, покайся в своих грехах, осуди в Божьем храме свои заблуждения и возвращайся — двери твоего дома широко распахнутся перед тобою!

— Не бывать этому! — взревел он и отвернулся.

— Мама, мама, зачем отец уезжает? — раздались сверху детские голоса.

Эти голоса изранили, истерзали его сердце...

VII МУКИ СОВЕСТИ

Меружан покинул Адамакерт в бешенстве, не помня себя от гнева. В ушах его все еще звучали, проникая острыми стрелами до самых глубин души, горькие слова матери, в глазах все еще стояли скорбное лицо жены и невинные личики детей, которые при виде отца готовы были, будто два воробушка, слететь вниз, чтобы броситься в его объятья. В глазах все еще стоял одетый в черное город, все эти скорбные, убийственные знаки всеобщего траура.

Что же это такое? Картины, столь близкие его сердцу, существа, столь дорогие ему, ныне, словно темные и мрачные призраки, следовали за ним по пятам, преследовали, гнали, не давая ни отдыха, ни передышки.

Там, у мирного отчего очага, где он жаждал найти утешение, там, в тесном кругу семьи, где он жаждал получить благословение матери, ласку жены и любовь детей — его отвергли, отлучили, изгнали, словно недостойного, блудного сына.

Неистовое борение страстей довело его до полного исступления. Глава и полновластный хозяин Васпуракана оказался вдруг на положении приблудыша в собственной стране. Он, всегда смотревший на свое обширное княжество как на кусок воска, которому может по своей прихоти придать любую форму и любой облик, теперь одним махом лишился своей вотчины. Да, лишился — потерял огромные владения, наследие предков. Чего не смогла бы лишить его даже грозная вражеская рать, лишили всего несколько слов родной матери...

Что же это такое? Он непрерывно задавал себе этот вопрос, и с каждым разом росли его тревога и негодование.

В волнении обуревающих его чувств Меружан даже не заметил, выезжая из города, что остался один, и только отъехав уже довольно далеко, огляделся и увидел, что телохранителей нет рядом. «И они бросили меня!» — мелькнуло в его уме, и горькая усмешка пробежала по ожесточенному лицу.

Телохранители Меружана были уроженцы Адамакерта. Тягостное зрелище родного города, встретившего их трауром, произвело на этих людей самое удручающее впечатление и заставило забыть о своем князе. С другой стороны, после стольких лет разлуки их, естественно, потянуло к семьям и родному дому.

Солнце давно уже село, и густая тьма окутала все вокруг. Только теперь Меружан до конца осознал, в каком положении очутился. «Куда деваться?» — стучало в мозгу. Хозяин всего Васпуракана теперь не имел в нем угла, чтобы преклонить голову.

Он очень устал. После трагического падения Вана беглый князь трое суток провел в седле, нигде не останавливаясь. К этому добавились еще и тяжелые душевные переживания, совершенно обессилившие его. Он искал укромного уголка, где можно было бы немного отдохнуть. Показываться в селах Меружан не решался, опасаясь расправы. Куда идти? О нем везде знали, и везде считали врагом. Эти мысли не давали ему покоя; так и не приняв никакого решения, князь продолжал гнать коня, хотя и сам не знал куда. Конь тоже выбился из сил и еле передвигал ноги.