Самый черный день
Шрифт:
— Здесь все адреса, — прохрипел старший брат. — Выполни свой долг, Дэнни…
Я выхватил чёртов клочок бумаги, запихнул в карман куртки. В глазах потемнело, пошатнулся от мысли, что брата мне больше не вернуть. Он погибает на моих глазах.
— А теперь убей меня. Ты обещал, помнишь? — произнёс он, выдавливая из себя слова. Из его рта, на пол, капала кровь.
Я не могу убить собственного брата! Мы росли вместе, были лучшими друзьями! Курт — единственный кто у меня остался!
— Прошу тебя…
Я зарыдал в голос, закричал что-то нечленораздельное. Боже, за что мне это всё?! Разве я это заслужил?!
— Дэнни…
Я в последний раз заглянул умирающему Конраду
Со стороны улицы послышался шум мотора, завизжали тормоза, а рация Джеймса ожила:
— Есть кто живой? Срочно в автобус, мы подъехали!
Я выглянул в окно. Это был обыкновенный двухэтажный туристический автобус красного цвета с открытым верхом, без крыши. Впереди него стоял военный грузовик.
— Прыгайте давайте, скорее! — Джеймс вонзил нож появившемуся на втором этаже мертвецу в носовую перегородку.
— А как же вы? — я перевёл взгляд со спецназовца на полицейского.
— Мы прикроем, — тихо произнёс Лукас. — Не задерживайтесь.
На верхнем этаже автобуса были двое военных. Девочке пришлось прыгать со второго этажа, опираясь на окно. Её даже не пришлось уговаривать, она сделала всё сама. Потом пришёл и мой черед. В последний миг я обернулся, увидев, как Джеймс падает на пол под ордой мертвецов. Лукаса уже вовсю глодали посреди помещения. Нет смысла больше задерживаться. Опершись о раму окна, я залез на подоконник и прыгнул в спасительный транспорт.
…Автобус мчался по шоссе, спустя несколько часов после нашего спасения. Мы ехали в ближайший лагерь где, по словам военных, было безопасно. Я верил им. А как иначе? Надежда — это всё что у меня осталось, после потери брата и всех, с кем столкнула меня судьба. Я не думал ни о чём. Лишь дышал свежим предрассветным воздухом. Наступало утро. Начинался новый день после апокалипсиса. День боли и скорби, ненависти и воспоминаний об ушедших. День, когда я понял цену своей и чужой жизни.
Дав безрассудно обещание брату, мог ли я представить, что в итоге мне придётся его выполнить? Смогу ли пустить старшему брату пулю в лоб? И был ли другой выход в этой ситуации? Эти вопросы не будут давать мне спать долгое время. А также всё произошедшее в мёртвом городе. Я не забуду тех людей, которые шли вместе со мной до конца, веря во спасение, но не дошли до него совсем немного. Лица погибших всегда перед моим взором.
Я не могу даже представить, что ждёт нас с маленькой белокурой Элис впереди. Но я уверен, настанет то самое завтра, когда всё наладится и встанет на круги своя. Верю в это. Потому что в моём сердце горит пламя надежды. И никак иначе.
С этими мыслями, я развернул заляпанный кровью листок, что дал мне Конрад перед смертью. На нём были написаны от руки адреса самых крупных лабораторий медицинской физики и биоинженерии по всей стране. Их насчитывалось около трёх десятков. И мне нужно любой ценой узнать у военных, есть ли ещё действующие лаборатории в США. И только потом отправиться в путь, чтобы найти их и предоставить свою кровь на анализ.
Снова стала зудеть кисть правой руки. Я отвернул рукав куртки. Свежий шрам от укуса отчётливо проступал через кожу. Но он постепенно затягивался, что не могло радовать меня. Из-за этого чёртова укуса меня чуть не пристрелили при осмотре на ж/д вокзале. Пришлось врать, мол, это собака наша дворовая цапнула, играючи. Да и рана на то время уже прилично затянулась.
А получил я этот шрам три дня назад, когда всё только начиналось. Меня укусил мёртвый в придорожном баре. Рана была не смертельная,
Я засмеялся на весь салон автобуса. Пассажиры, все до одного, оглянулись в мою сторону. Чёрт возьми, да я и есть последняя надежда человечества!
Но, согласитесь, это уже совсем другая история.
Рыбалка на мертвой реке
Джон Маверик
Если за руку тебя держит волшебник, все вокруг в одночасье становится волшебным. Это Яничек понял еще в детстве, а точнее, как только научился ходить и впервые ступил за порог, цепляясь за твердые, заскорузлые пальцы деда Мартина. Он не узнал двор, который прежде видел только из окна, или сидя на закорках у отца, или ерзая на коленях у матери. Но ни отец, ни мать Яничка рыбаками не были, а значит, мало что смыслили в волшебстве. Они растили овес и картофель — скудный урожай, которого не хватало и на два месяца зимы — но не могли расцветить поленницу стайкой разноцветных стрекоз или оживить почки на сухой ветле, или наколдовать на небо веселый оранжевый месяц, вместо блеклого, серовато-белого, похожего на кусок грязного мела.
Земля, хоть и стала скупа, еще не утратила до конца силу, поэтому извлекать из нее пищу удавалось и без магии. Дождь и скальные ключи поили ее. Селяне удобряли, развеивая над ней костную муку. Теплом своих рук согревали ростки. И земля откликалась. Древняя энергия пробуждалась в ней, давая начало новой, растительной жизни.
Другое дело — река, в которой не водились даже личинки иловых мух. Ее вода, черная, густая и смрадная, убила все, что росло на берегу, а людей не подпускала к себе ближе, чем на сорок шагов. Если бы не рыбаки, умевшие доставать из этого ада съедобные водоросли, раков, устриц, и рыбу — поселок давно вымер бы с голоду.
Вот, первая истина, которую открыл внуку дед Мартин. Мир, подобно крыльям бабочки, двусторонен. В обычном, закрытом, состоянии — тускл и смазан, и сух, как прошлогодний лист. Не развернуты дивные узоры, лишь угадываются в блеклой мешанине серо-коричневых пятен. Его краски шершавы, а линии грубы. В нем есть только то, что есть, а чего нет — того и быть не может. Его красота, неброская, ожидаемая, хоть и радует глаз, но не насыщает сердце.
Мир колдовской — это бабочка в полете. Искрится, манит, удивляет каждую секунду. Горит на солнце — и ярче солнца. В нем невозможное — не просто возможно, а естественно и желанно. Его расцветка бархатна, а в каждой складке — лукавой блесткой — притаилось чудо.
Чудо нельзя потрогать руками. Уникальное и хрупкое, как снежинка, оно даже от косого взгляда тает и превращается во что-то иное. Когда Яничек, уцепившись за пальцы деда, впервые ступил на дощатое крыльцо, а с него, боязливо перебирая ножками в резиновых галошах, спустился во двор, по небу летели аисты. Они струились в облаках, медленной, темной вереницей, подсвеченные неровной краснотой заката. Яничек и дед Мартин стояли у забора, глядя из-под ладоней на тонкую, похожую на муравьиную цепочку. За их спинами опускалось солнце.