Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII

Кларк Стефан

Когда один из других гостей Скарборо, лорд Честерфилд, умер от тифа, все семейство Берти содрогнулось – почти десять лет назад эта же болезнь унесла жизнь принца Альберта. Впервые за все время Виктория приехала в Сандрингем, и загородный дом Берти превратился в огромную больничную палату XIX века со всеми ее ужасами. Окна были запечатаны, чтобы не пропускать холод, воздух стал спертым, и все монаршее семейство – королева, принц и принцесса Уэльские и прочие королевские отпрыски – едва не отправилось к праотцам из-за утечки газа. Если бы не дядя Джордж, герцог Кембриджский, который извел всех своими жалобами на зловещий запах, никто бы и не подумал вызвать газовую службу.

Тринадцатого

декабря, накануне очередной годовщины смерти принца Альберта, казалось, что Берти умрет, тем самым последовав по стопам отца в первый и последний раз в жизни. Из-за сильного приступа кашля он едва не задохнулся. Прогнозы врачей были неутешительными, и они, повинуясь логике того времени, попросили Александру покинуть комнату, опасаясь, что ее присутствие «возбудит» больного. Ей пришлось на четвереньках ползти обратно, чтобы находиться рядом с умирающим мужем.

Но призрак Альберта, видимо, решил, что ему еще рано воссоединяться с непутевым сыном, потому что на следующий день Берти пришел в себя. Он попросил о встрече с матерью и поприветствовал ее не брошенной подушкой, но вежливым «как хорошо, что вы пришли». Температура спала, и кашель – как популяцию глухарей в Скарборо – удалось взять под контроль. Если Виктория и прошептала благодарственную молитву, нетрудно догадаться, чье имя в ней звучало.

Пока Берти был здоров, пресса выказывала чрезвычайную жестокость по отношению к нему. Чего стоила статейка в «Рейнольдс Ньюспейпер», которая встретила смерть королевского младенца Джона нездоровым ликованием: «Мы с большим удовлетворением объявляем о том, что новорожденный ребенок принца и принцессы Уэльских умер, едва появившись на свет, тем самым освободив рабочего человека Англии от необходимости содержать еще одного государственного попрошайку, которых нам и без того хватает». Что ж, политика в ее худшем проявлении!

Затворнице-королеве тоже доставалось – в основном за то, что не смогла воспитать сына в строгости. В биографии Берти Джейн Ридли цитирует убийственные нападки на Викторию прежде лояльного еженедельника «Экономист»: «Самоустранением от всякой общественной жизни королева нанесла почти столько же вреда популярности монархии, сколько ее самые недостойные предшественники своей расточительностью и легкомыслием». Это был намек на предыдущего принца Уэльского, впоследствии короля Георга IV, который запомнился викторианцам моральным вырождением. Вывод напрашивался сам собой – Берти катится в ту же пропасть. Одним словом, атака на монархию шла по всем фронтам.

Болезнь Берти все изменила. Пока он находился между жизнью и смертью, пессимистичные бюллетени врачей держали читателей газет в постоянном напряжении, особенно после того, как агентство «Ассошиэйтед Пресс» опубликовало ложное сообщение о его кончине. Реальная перспектива потерять наследного принца стерла из памяти прошлые обиды, и общественное мнение качнулось в сторону принца, да и монархии в целом. Газеты призывали к общественной молитве, и, когда она была услышана, наступило огромное облегчение. Ловкий премьер-министр Гладстон предложил Берти организовать шествие через город и отстоять благодарственный молебен в соборе Святого Павла. Виктория возражала (кто бы сомневался), но вопрос был решен, и 27 февраля 1872 улицы Лондона были заполнены ликующими толпами, которые настолько сплотились в своем энтузиазме, что в давке задохнулся бедный ребенок и дерево рухнуло под тяжестью облепивших его зрителей. Королева передумала и явила себя народу, помахивая рукой из открытого экипажа, в то время как Берти – еще слабый после болезни, но счастливый – размахивал шляпой, приветствуя своих новых поклонников.

Все заметили, что он сильно облысел, лицо стало одутловатым – это в тридцать-то лет! – и от юношеской стройности, если она когда-то и была, не осталось и следа. Когда Берти шел по проходу собора, опираясь на руку Виктории, все присутствующие увидели, что он прихрамывает. Совсем как его жена. Но вид его страданий, его трогательная близость к своей жене и семье, его благочестивая решимость поблагодарить небеса за свое спасение растопили лед в сердцах сограждан. С призывами к лондонской Commune определенно было покончено.

Еще одной хорошей новостью для Берти было то, что Франция тоже постепенно вставала на ноги после недавних потрясений.

Возможно, пришла пора нанести короткий визит?

В период выздоровления Берти стал ближе к Александре, которая была счастлива, что муж наконец дома. Она делала ему массажи и обтирания, чтобы облегчить боли, лечила женским теплом, лаской и в какой-то момент даже испугалась, что опять беременна: Берти явно был не из тех, кто станет воздерживаться от секса по предписанию врача.

Уже после того, как опасность рецидива миновала, принц все равно страдал от болезненной опухоли в левой ноге, как и эпизодических приступов лихорадки. Но вскоре он почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы снова отправиться во Францию, хотя и с женой. Супруги собирались совершить весенний круиз по Средиземноморью, который, как всегда, был поводом для остановки в Париже на пути туда и обратно. Когда поезд въехал на парижский вокзал, Берти, должно быть, почувствовал ностальгию с примесью страха. Его «возлюбленная» перенесла тяжелые побои. Не утратила ли она своего очарования? Не забыла ли о нем? И узнает ли его, вмиг постаревшего?

О первых впечатлениях Берти от «посткоммунального» Парижа можно судить по рассказу Роберта Литтона, секретаря британского посольства, который, приехав туда в 1872 году, обнаружил, что город заполонили «мелкие буржуа», «амуры Второй империи бесследно исчезли» и Париж стал «неряшливым и почти респектабельным… как потрепанный и уставший от жизни денди в стесненных обстоятельствах». То же самое, наверное, сказал бы и сам Берти.

Силенок на то, чтобы рыскать по городу, было еще маловато, и Берти воспользовался возможностью, чтобы размяться на ниве политики – видимо, желая прощупать, как отнесется Третья республика к визитам наследника британской короны. Должно быть, он получил заверения в том, что президентом по-прежнему является Адольф Тьер – человек, который подавил Коммуну и в глазах роялистов был удобной временной фигурой, пока не вернется король, чтобы вновь править Францией.

Однако Берти не хотел дожидаться возвращения следующего французского монарха. Ему не терпелось прогуляться до Palais de l’Elys'ee [235] , который находился в двух шагах от британского посольства, и выразить свое глубокое сочувствие Франции, кто бы ее ни возглавлял. Его встреча с Тьером должна была остаться в тайне – Берти все еще было запрещено публично выражать поддержку Франции, – и, по-видимому, она прошла успешно, несмотря на то что, по словам очевидца, жена президента наблюдала за происходящим с видом «дракона, охраняющего новую Республику».

235

Елисейский дворец (фрЛ – парижская резиденция главы Французской Республики. – Примеч. пер.