Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII
Шрифт:
Понятное дело, что Ворт закрыл свой магазин во время Франко-прусской войны, когда большинство его клиенток покинули город, но вернулся после разгрома Коммуны – правда, без шведского бизнес-партнера, зато с новыми идеями в голове. И именно его возвращение в Париж положило конец эпохе кринолина.
Повторное открытие магазина Ворта было воспринято как верный симптом возрождения Парижа. В дневниковых записях за январь 1872 года писатель Эдмон де Гонкур отмечает невиданные заторы на улице де ла Пэ, вызванные скоплением экипажей, пытающихся пробиться во двор здания. Подойдя ближе, «прямо над входом во двор, я читаю вывеску: „Ворт. Париж снова тот же, что и во времена Империи“». Это означало, что богатые модницы вернулись в город и первым делом бросились за платьями из последней английской коллекции.
Разумеется, было бы странным, если бы все в Париже одобряли сильное английское влияние. В дневнике Гонкура за 1875 год можно прочитать забавное описание английских туристов за обедом в шикарном кафе «Вуазен», одном из любимых заведений Берти. «Радость, с которой англичане набивают свои желудки, – пишет Гонкур, – поистине отвратительное зрелище, недостойное цивилизованного общества. Когда они едят, весь их мозг сосредоточен на пережевывании и заглатывании. Мужчины изрыгают животное удовлетворение, в то время как бело-розовые лица их женщин светятся от тупого опьянения. Сыновья и сорванцы-дочери с вожделением смотрят на мясо. Все они – мужчины, женщины и дети – являют собой апофеоз животной одержимости, немой сытости и полоумного экстаза».
На самом деле Гонкур наблюдал обычную семью английских туристов, которые пришли в модное парижское caf'e, чтобы вкусно поесть, а не глазеть по сторонам и обмениваться сплетнями. В этом смысле Берти никогда бы не вызвал «отвращения» у Гонкура – в Париже он был англичанином, который всегда вел себя как истинный парижанин.
Глава 10
Берти снова на выставке… теперь своих личных достижений
Он любит Францию и беззаботно, и всерьез.
В парижских приключениях Берти наступил перерыв, когда он отправился в длительное путешествие по Индии и Шри-Ланке. Семимесячное турне, которое, по сути, вылилось в большую охоту за государственный счет, было его идеей, и Виктория одобрила ее как удачный дипломатический ход, хотя и возражала, когда Берти сообщил, что хочет ехать без Александры. Императрица Индии, возможно, и не читала Камасутру, но хорошо знала, какое влияние на ее сына оказывают знойные иностранки.
Берти удалось не только убедить мать в том, что здоровье его жены не годится для тропиков (хотя сама Александра была горько разочарована тем, что ее оставляют дома), но и сколотить команду путешественников в основном из своих друзей, в числе которых, разумеется, был и его верный кореш Чарльз Уинн-Каррингтон. Однако Виктория, должно быть, не пустила дело на самотек, потому что перед самым отъездом Берти с друзьями на восточную прогулку настоятель Вестминстерского аббатства, Артур Стэнли, произнес проповедь, вымаливая у Бога, чтобы «везде, где бы они ни оказались, да увидят они, что имя Англии и английского христианского мира не может быть обесчещено, что мораль не должна быть попрана, а флаг сладострастия [252] не должен быть поднят и что национальные стандарты нравственности должны остаться на высоте». Такую молитву не грех было читать всякий раз, когда Берти отправлялся в Париж.
252
По-видимому, в случае Берти это был вымпел с изображением жемчужных сережек и дымящейся сигары на фоне зеленого сукна ломберного столика.
Разумеется, перед отъездом Берти нашел время, чтобы заскочить в Париж и проведать друзей-роялистов, а также убедиться в том, что обе мадам – Стэндиш и де Саган – не скучают в одиночестве. Его видели и в жокей-клубе, и в обществе пары кокоток. Короче говоря, Берти успех хватить глоток свежего парижского воздуха перед визитом на Восток.
Находясь en voyage [253] с октября 1875-го по май 1876 года, Берти, по-видимому, держался в стороне от местных дам, но зато он вовсю оторвался на охоте, перестреляв всю живность от мала до велика, и внес личный вклад в превращение тигров Индостана в вымирающий вид.
253
В путешествии (фр.). – Примеч. пер.
К чести Берти, следует сказать, что под огонь его выстрелов (правда, словесных) попали и некоторые расисты-англичане из местной администрации. Из Индии Берти посылал бесчисленные жалобы министру иностранных дел на плохое обращение с индийцами со стороны британских военных, предлагая относиться к местным «с добротой и твердостью, но не с жестокостью и презрением». Казалось, он даже противоречил всему духу колониализма, когда добавил, что «нельзя обращаться с человеком как со скотиной только потому, что у него черное лицо, а его религия отличается от нашей». Да, Берти был снобом, но гуманистом. И все это были не пустые слова – в результате его жалоб британский губернатор южного города Хайдарабад, так называемый Резидент, был с позором отправлен домой. В колониальных клубах по всему полуострову, должно быть, многие плевали в джин с тоником, возмущаясь тем, что какой-то беспутный щенок вздумал учить их морали.
Берти еще не успел вернуться в Англию, а его уже обвинили там в безнравственности. Один из близких друзей принца, сопровождавший его в индийском походе, лорд Эйлсфорд, был вынужден сорваться домой после того, как получил письмо от жены, сообщавшей ему, что собирается сбежать с любовником, лордом Блендфордом (она явно не понимала смысла слова «сбежать»). В 1870-х годах это было чревато скандалом, поскольку означало развод, который, как мы видели, в те времена считался более чудовищным общественным преступлением, чем публичный расстрел пони. Когда стало известно, что симпатии Берти на стороне Эйлсфорда, старший брат Блендфорда, Рэндольф Черчилль (отец Уинстона), пришел в ярость и заявил, что у него имеются письма леди Эйлсфорд, доказывающие, что Берти и сам был одним из ее любовников. Скандал развивался как сюжет пьесы Оскара Уайльда, и Берти приправил его мелодраматической нотой, вызвав Черчилля на дуэль с пистолетами на северном побережье Франции. Черчилль поднял Берти на смех, назвав этот вызов бредом.
В конце концов, крышку абсурдного ящика Пандоры вернули на место – Эйлсфорды просто-напросто решили не разводиться, – но вражда между семьями Берти и Черчилля продолжалась до середины 1880-х. Одним словом, возвращение домой оказалось совсем не радостным для Берти.
По счастью, Франция пришла к нему на помощь. Несмотря на продолжающуюся борьбу за власть в Париже между республиканцами и различными фракциями роялистов, к 1876 году все стороны сошлись во мнении, что нет лучшего способа отпраздновать послевоенное возрождение Франции, чем принять у себя Всемирную выставку 1878 года. Это было колоссальное предприятие с огромным выставочным пространством, от Трокадеро на правом берегу Сены и через Марсово поле до Военной школы, где когда-то учился Наполеон Бонапарт. И в доказательство того, что, несмотря на великие потрясения, Франция не забыла своего самого верного английского друга, французский президент Патрис де Мак-Магон предложил Берти стать почетным президентом британского раздела экспозиции, как это уже было в 1867 году.
Мак-Магона, должно быть, едва не хватил удар, когда Берти отказался от такой чести. Что?! Неужели индийский вояж стер из его памяти все теплые воспоминания о Франции? Разве он плохо провел время на выставках 1855 и 1867 годов? Да как такое возможно, чтобы Берти не захотел приехать в Париж, полюбоваться новыми автомобилями, пройтись по бульварам, а потом улизнуть в театр?
Но у Берти были веские причины для того, чтобы отказаться от роли почетного президента: он предпочел быть президентом с широкими исполнительными полномочиями, тем более что в Лондоне уже был назначен председателем Королевской комиссии по подготовке к Парижской выставке 1878 года. Другими словами, он собирался войти в команду, контролирующую подготовку этой выставки, при этом оставаясь главой британской делегации. В таком качестве Берти должен был не только присутствовать на церемониях открытия и закрытия, как и на всех других, но и регулярно наведываться в Париж, чтобы следить за ходом строительства британского павильона и обустройством выставочных площадок.
Иначе говоря, ему предстояло торчать в Париже безвылазно. Для Берти это было воплощением мечты.
Вместе с тем это был важный поворотный момент в его жизни. У него впервые появился шанс заняться серьезным делом, официально исполнить дипломатическую миссию, к чему он так долго стремился. Но это была вовсе не синекура – выставочная площадка британцев была второй по величине после французской. Берти предстояло инспектировать строительство британского павильона, а также участвовать в подборе всех участников экспозиции, и не только с Британских островов, но и из колоний, в том числе Канады и Австралии. Это была огромная работа, которой Берти собирался посвятить себя в ближайшие два года.