Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII
Шрифт:
В июле 1878 года, на Берлинском конгрессе, Британия заключила мирное соглашение с Турцией, по которому получила Кипр в обмен на союз с турками. Это, в свою очередь, разозлило французов, увидевших в строительстве новой британской военно-морской базы угрозу своему господству в восточной части Средиземного моря. Англо-французские отношения были настолько напряженными, что лорд Лайонс, британский посол в Париже, предостерег Берти от возвращения в Париж. Прежде Берти игнорировал бы эти советы только потому, что негоже лишать себя праздника, но теперь его решимость приехать и продемонстрировать свою поддержку Exposition – «великому делу мира» – можно было рассматривать как политическое решение. Похоже, он пришел к осознанию того, что самые достойные правители Франции – это не обязательно хозяева роскошных замков.
Берти выразил желание снова встретиться с
258
Сердечное согласие (фр.). – Примеч. пер.
259
Три года спустя, в 1881 году, начались серьезные переговоры о строительстве туннеля под Ла-Маншем. Берти, конечно, был в восторге от перспективы сократить путь до Франции и лично посетил предполагаемое место въезда в туннель возле Дувра. Но, когда противники проекта пролоббировали запрет на любые вторжения в зону береговых оборонительных сооружений Англии, он отказался от этой затеи. В любом случае, пересекать Ла-Манш на яхте было куда безопаснее с точки зрения секретности.
Берти продолжал диалог с Гамбеттой и даже приглашал обтрепанного республиканца в шикарные дома своих друзей-роялистов. В марте 1881 года они встретились на обеде у маркиза де Бретейля, депутата-роялиста, который позже поделился своими впечатлениями, объявив, что у Гамбетты была «тяжелая, вульгарная походка» и казалось, что он «растекается на сверкающем полу нашей гостиной, как нефтяное пятно на куске шелка». (Никакого снобизма, в самом деле!) На этот раз речь снова зашла о необходимости дальнейшего сближения с Англией, хотя основное участие Берти в разговоре свелось к возвращению его в русло привычных поверхностных тем – так, он сказал Гамбетте, что Франции следовало бы избавиться от своего посла в Лондоне, потому что тот «живет со своим поваром».
Но только в октябре 1882 года, всего за два месяца до преждевременной смерти Гамбетты в возрасте 44 лет [260] , состоялась знаменитая и самая душевная встреча английского принца и выдающегося парижанина. Бывший британский республиканец, сэр Чарльз Дилк, теперь заместитель министра иностранных дел, был в прекрасных отношениях с Берти, и это он организовал обед в ресторане «Мулен Руж» на Шоссе д’Антен (не путать со знаменитым одноименным кабаре). Обед прошел в приятной атмосфере, и Берти решил, что Гамбетте стоит познакомиться с одним из его ближайших друзей, роялистом и солдатом Гастоном де Галифе, который до сих пор был известен в Париже как «убийца» коммунаров. Берти пригласил Гамбетту в «Кафе Англэ», где обычно ужинал Галифе.
260
Гамбетта умер от инфекции, развившейся после случайного ранения в руку. В тот день Гамбетта был с любовницей, и ходили слухи, что он был ранен, когда пытался помешать ее самоубийству.
По понятным причинам Галифе и Гамбетта не стали закадычными друзьями, но Галифе оставил нам восхитительную в своей беспристрастности запись беседы между Берти и Гамбеттой.
Берти спросил, почему французские республиканцы с таким упорством отстраняют от политики роялистов-аристо-кратов, таких как Галифе. Гамбетта ответил, что «нет больше никакой аристократии во Франции. Есть только герцоги, у которых нет армии, чтобы вести за собой». (Звучит как насмешка в адрес Галифе.) Гамбетта добавил, что у французской элиты «нет желания трудиться. Они просто дуются. Это их любимое занятие». Тут Берти, должно быть, вспомнил своих брюзжащих друзей вроде Генриха Орлеанского, которые все эти годы смиренно наблюдали за тем, как рушатся их надежды на возвращение к власти.
Гамбетта продолжал иронизировать, и Галифе, надо отдать ему должное, старательно записал все остроты своего оппонента. «Вы можете увидеть их [аристократов] в нашей армии и на флоте, – заметил Гамбетта, – или на дипломатической службе. Признаю, в этих профессиях они выглядят очень достойно».
Тогда Берти спросил: «А почему бы вам не сделать, как в моей стране, где мы жалуем звание пэров самым уважаемым промышленникам, ученым, литераторам, коммерсантам?» Берти оставался верен себе и поддерживал тех, кто добивался всего своим трудом. На глазах окружающих рождался по-настоящему современный король.
Гамбетте хватало житейской мудрости, чтобы понимать, что английская система не будет работать во Франции: потомственный французский дворянин никогда не станет, как он выразился, «говорить с герцогом от промышленности, герцогом от науки или искусства… Как Республика, мы можем иметь только одну аристократию – знаний и заслуг. И ей не нужны титулы».
Берти великодушно согласился с этой точкой зрения: «Вы настоящий республиканец, месье Гамбетта», на что человек, стоявший на противоположном конце социальной и политической лестницы, ответил: «И я считаю, это логично, что вы остаетесь роялистом».
Никогда еще со времен короткого правления Наполеона III Англия и Франция не выражали такой готовности признать политическую позицию друг друга, ведь даже к скитальцу-императору британцы относились с подозрением. В прошлом идея существования республики по ту сторону канала всегда воспринималась как прямая угроза британской монархии. И вдруг этот страх, казалось, рассеялся, и семена многолетней дружбы, которая в дальнейшем объединит традиционных врагов в двух мировых войнах, были посеяны именно Берти, который до сих пор, как все думали, не способен сеять ничего, кроме разврата.
Гамбетта оценил духовную близость Берти к Франции, когда позже рассказывал своим друзьям: «Поболтать с ним за веселым ужином в „Кафе Англэсс – это вовсе не пустая трата времени. Он любит Францию и беззаботно, и всерьез, и его мечта в будущем – это entente [261] с нами».
Описывая любовь Берти к Франции, Гамбетта на самом деле произнес слова ga^iment et s'erieusement. В переводе с французского gai означает «веселый и беззаботный», в то время как s'erieux подразумевает откровенность, доверие и настоящую преданность. Скажем, меньше всего нам хочется, чтобы сантехник оказался pas s'erieux (несерьезным), иначе трубы обречены на постоянную протечку. Гамбетта очень метко подобрал слова – действительно, отношения Берти с Францией из подростковой влюбленности выросли в глубокое, серьезное чувство, основанное на взаимном доверии, понимании и восхищении.
261
Согласие (фр.). – Примеч. пер.
К счастью, эта серьезность не означала, что та первая искра любви погасла. Наоборот, Берти по-прежнему находил Францию невероятно сексуальной, что и собирался доказать…
Глава 11
Французы находят занятие богатым бездельникам
Мадемуазель Ля Гулю, у вас лучшие ножки Парижа.
С началом 1880-х, когда Берти, не в меру полным и не слишком здоровым, подошел к своему сорокалетию, в его жизни появились новые заботы. Одну из них подкинули журналисты солидных британских изданий, которые до сих пор отличались сдержанностью (в отличие от своих республиканских коллег), но постепенно стали все больше походить на современных папарацци – любопытных и въедливых. В Британии всегда был заметен повышенный интерес к дворцовым сплетням, но теперь, с ростом грамотности населения, можно было заработать еще больше денег, торгуя пикантными историями из жизни представителей высшего света. Позже, в июне 1891 года, газета «Таймс» напишет черным по белому, что Берти не имеет права на частную жизнь, поскольку является «зримым воплощением принципа монархии», проще говоря, будет исключительно в интересах общества, если принца застукают со спущенными штанами в гостиной замужней дамы. Впрочем, в 1880-х идею самооправдания еще не научились толком формулировать, и британская читающая публика просто наслаждалась скандалами в высшем обществе, особенно если в них был замешан главный светский лев, Берти.