Самый лучший комсомолец. Том четвертый
Шрифт:
— Зови если что, — кивнул дядя Герман, и они переместились в соседнюю комнату.
Усевшись на отцовский стул, я велел:
— Садись.
Он послушно опустился на свою кровать, и я начал допрос.
Картина ясна: классический пример семьи, где всем на всех плевать — папа целиком в часах и под каблуком, с сыном общается только на уровне «а, пятерку получил? Ну молодец, не мешай». Мама и того «краше» — надо было внучка важному папеньке «подарить», вот и подарила. Энтузиазма — ноль, как только Витя достиг возраста относительной самостоятельности, вообще на него внимание перестала обращать. Друзей в посольстве толком нет — остальные здешние
— Родителей теперь из МИДа попрут? — вытерев слезы, спросил он по окончании монолога.
— Мы же договорились, что заберу свое и уйду, — напомнил я. — Твоя мама в Москву собирается переводиться.
— Не знал, — шмыгнул он носом.
— Я в деревне живу, могу попросить тебя в тамошнюю школу зачислить, — предложил я. — Комнату в общаге дам, будешь жить почти самостоятельно, а к родителям на выходных ездить — твоя мама в деревню ехать не согласится, сам понимаешь.
— Я согласен!
Чуть из штанов от радости не выпрыгнул, бедолага.
— Надя тебе как?
— Надя хорошая, про тебя много рассказывает, — улыбнулся он.
Ясно — нафиг ему Надя не нужна. Да плевать, тоже так-то точка преткновения. Ну и мелкие еще, может ничего из этого и не выйдет.
— Ну все тогда, — я поднялся на ноги и протянул руку. — Пока.
— Пока! — он радостно потряс конечность. — А концерт сегодня будет?
— А как же, — подтвердил я и покинул комнату в смешанных чувствах.
И нафиг оно мне надо было?
Перед визитом императора Хирохито все посольство стояло на ушах. Это уже не субботник, а самый настоящий «дембельский аккорд» — настолько в отведенных для посещения монаршей персоной и прилегающих территориях было шумно и «мыльно». Я, будучи как все, немножко помог подмести ведущую в посольство аллею, и, сочтя на этом свой долг перед Родиной исполненным, свалил внутрь — ко всеобщему облегчению, мало ли чего наследному (через одного) принцу в голову взбредет, стоит тут над душой — где с наслаждением снял с потной рожи респиратор.
— Еще три вилки! — раздался зычный рык ответственного за мероприятие.
— Я бы не отказался, — не удержался я от подколки в адрес Виталины.
Девушка ответила привычным не наносящим урона щелбаном и обидно напомнила:
— А кто вчера перед сном бурчал, что «больше не может»?
— О таком мужчинам говорить нельзя! — укоризненно ткнул я в нее пальцем.
— Извините, — протиснулся мимо нас посольский функционер.
Стало совестно, и мы свалили с прохода.
— Пошли до кухни, — предложил я.
Верная служебному долгу (и, хочется верить — зову сердца) девушка сначала пошла за мной, а потом спросила:
— Зачем?
— Просто суету оценить, — честно ответил я. — Все равно делать нечего.
Программа визита почти завершена — отгремела выставка Надиных работ (на сто семьдесят тысяч долларов расторговались), улетел груженый нашими покупками самолет (не целиком забили, конечно, просто регулярный рейс), а мы как следует набрались впечатлений за время экскурсий. Отдельно мне пришлось несколько часов работать почетным гостем на более конкретных совещаниях на тему «захода» в наши экономические зоны. Сахалинские и Курильские недра будут окучивать Сумитомо
На кухню нас ожидаемо не пустили — у входа, помимо пары «дядей», с которыми я всегда могу договориться, нашлась пара хмурых япошек из службы охраны Императорской семьи — это у них тут отдельная спецслужба. Внутри, надо полагать, тоже надзиратели есть — вдруг безумные совки пожилого Хирохито траванут?
Уныло вздохнув, отправились в комнату — больше заняться все равно нечем.
— Нервничаешь?
— Нервничаю, — признался я. — Но это фигня — просто все идет слишком хорошо.
— Так ведь тоже бывает, — пожала плечами Вилка.
— Когда вернемся домой, перед следующей «загранкой» можно будет утешаться благополучным прецедентом, — мечтательно протянул я. — Два дня потерпеть эту Азию гребаную — и домой, к родным просторам и привычно-жаркому лету! — словив неприятную мысль, поморщился. — Еще и принц этот ублюдочный припрется.
— Ясухико или Цугу? — уточнила Вилка.
— Первый, — ответил я. — Архитектор «Нанкинской резни» собственной персоной, но повесить его по понятным причинам не смогли — императорская семья неприкосновенна. Да и самого Хирохито сколько не выгораживай, все равно потешно получается — обманули нехорошие вояки наивного императора. Спорим он от радости в ладоши хлопал, получая донесения об очередном этапе геноцида несчастных соседей по карте? А после наследования престола, между прочим, окрестил период собственного правления «эпохой Просвещенного мира». Отряд 731 эксперименты очень просвещённо ставил.
— И во имя мира, — добавила Вилка.
— Само собой, — обрадовался я пониманию. — Родину до слез жалко, руки от ненависти трясутся, но то, что творилось в Азии — пи*дец похлеще европейского театра военных действий. Французы, например, под оккупацией себя неплохо ощущали. Не трогай Гитлер евреев, готов поклясться, все было бы совсем иначе — европейские партнеры бы дружно и солидарно душили бы проклятых коммуняк. Да они и так — куда не ткни, найдешь русофоба и антисоветчика. Это сейчас притихли, а ослабнем — всё, одно поколение и шелуха слезет с последующим повторением Дранг нах Остен. Заметь — и в голову не пришло на «истерн» идти. А почему? Там и земли лучше, и климат. Потому что там — свои, а мы — чужие. И в Азии мы чужие.
— Успокойся, Сережка, — мягко одернула меня Виталина.
— Я здоров, свеж, светел. Ну, и чего так дико Боюсь будущего, аж дышу тихо? — процитировал я в ответ.
— Главное кнопку не нажми, когда выдадут, — хрюкнула Вилка.
— Да ну, что я, социопат чтоли? — отмахнулся я.
— Немножко осталось, — напомнила она.
— Последний рывок, — подтвердил я. — Сейчас на приеме потерпеть, завтра в телеке потерпеть, почти совсем немножко потерпеть на концерте — и все, японские каникулы окончены.