Самый яркий свет
Шрифт:
Хороший мальчик.
А еще вдруг стало понятно, от чего мне так легко с ним сегодня. Ведь казалось бы — молодой гусар, которому нет и двадцати, хорош собой, подтянут и свеж, оказывается с проявляющей к нему вполне определенный интерес дамой в ее спальне. Дама уже раздета и ждет амурных упражнений. Но Серж не спешит, потому что ему в этот момент интереснее затеять разговор, суть которого волнует его больше. То есть влеком он не только одним лишь удом, но и головой, а это для женщины привлекательнее, чем способность етить всю ночь без перерыва.
— Саша, а Вы можете озарять так, чтобы любовные силы увеличивались? —
Я звонко расхохоталась, настолько неожиданным был вопрос. Все же мальчик остается мальчиком, и переживания о собственных возможностях в постельных утехах будут волновать его больше, чем стремление узнать азы манихейства и получить хоть какой-нибудь Свет.
— Ох, Сережа, да зачем Вам это? Задумайтесь о любовных силах, когда будете в возрасте графа Аракчеева! Хотя он на них точно не жалуется, как не жалуется и Пукалиха, а она с чего-то полагает меня конфиденткой и порой рассказывает… всякое. И нет, я не владею такими талантами. Скорее наоборот — сбить с настроя могу, ошеломить, смутить. С таким Вам к моей подруге, Марго Аммосовой. Вот она по всем амурным делам горазда. И мужскую силу поправить, и бесплодие поправить, если не совсем печальный случай. И наоборот.
— Эээ… ребенка вытравить?
— Никогда! Вот это грех большой во всякой вере. Ребенок нам Богом, кем бы он ни был, дан, не нам его и убивать во чреве матери. Марго может, наверное, но ни за какие деньги или награды не сделает. А вот озарить на то, чтобы не понести — может.
— Вы…
— Конечно, обращаюсь по-дружески. Но уже давно в последний раз, поэтому проявим опаску. Марго на этом гешефте хороший доход имеет, это мне, как подруге, даром помогает. От французских болезней, кстати, тоже лечит, но за это берет очень дорого.
Я устроилась под боком у Сержа, умостив голову на его плотной груди. Он теребил мой светлый локон. Печь в гостиной, наверное, прогорела, Танька растопила ее по летнему времени слабо, но сейчас через открытое окно задувала прохлада. Будить горничную, чтобы развела огонь, не хотелось, можно обойтись плотной простыней. Почувствовав мое неудобство, корнет плотнее обнял меня, согревая своим теплом.
— А ежели дети у нас случились бы, — очевидно, Серж произносил эти слова с трудом, ведь о наследниках в его возрасте думать было бы рановато, да и вряд ли его родители одобрили бы брак с манихейкой, — то они Свет получат?
— Экий Вы, Сережа, расчетливый, — я игриво толкнула его кулаком в бок. — Не себе, так детям Свет. Вообще скорее всего да. Потомство освещенных чаще всего принимает Свет, если посвящает себя Мани. Но есть тут еще одна закавыка. Если родить по молодости, то шансов меньше. Статистика говорит, что лучше всего заводить детей после тридцати трех, тогда ребенок почти точно будет освещенным.
— Кто говорит? — не понял корнет.
— Не кто, а что. Образование, Серж, — залог успеха в карьере! Статистика — это наука о закономерностях. В нашем случае умные люди изучили записи о том, когда рождались дети освещенных, и какова была их дальнейшая судьба. И дознались до того, что больше всего освещенных было среди тех, чьи отец и матушка зачинали их в возрасте от тридцати до тридцати пяти. А ежели папа или мама были слишком молоды, то Свет на детей нисходил намного реже.
После получаса пустой болтовни, теперь больше о службе корнета, мы снова сплелись в объятиях,
Дальнейшие вялые поползновения я пресекла, но, кажется, воспринято это было даже с облегчением. Мы уснули, прижавшись друг к другу, правда, утром оказались по разные стороны кровати, каждый, несмотря на общую простыню, завернутый в свой собственный кокон. Повинуясь проснувшемуся голоду, я растолкала Сержа и застонала под ним, взорвавшись в итоге к его и своему удовольствию. Танька, очевидно, подслушивала под дверью, поскольку как только утих мой крик и довольный рык корнета, постучалась и объявила, что завтрак подан.
За столом она смотрела на свою барышню и ее полюбовника с таким умилением, словно бабуля на приехавших погостить внуков. Сержа это нервировало, я про себя хихикала. Кажется, в лице моего спасителя горничная увидела отличную партию для своей госпожи. Корнет молча расправлялся с оладьями, сдобренными сметаной и малиновым вареньем, я потягивала кофий, обдумывая планы на день. Суета предстояла знатная, поэтому вновь встал вопрос о собственном экипаже. Но трудность заключалась в том, что, во-первых, содержание собственного выезда обошлось бы в кругленькую сумму, во-вторых, в доме Мижуева для лишней кареты не хватило бы места. К тому же придется нанимать конюха, где-то его размещать, поскольку в своей квартире я терпеть лишнего мужика не собиралась. В самом деле, хватало одной Таньки, которая, закончив с подачей, устроилась в кресле с книгой.
Читать горничную я научила давно. По первости она сопротивлялась вбиваемым в голову знаниям, но со временем не только принялась бегло разбирать буквы, но и прониклась этим занятием. Сейчас на обложку обратил внимание Серж, и глаза его полезли на лоб.
— Татьяна, а это у тебя Юнг-Штиллинг?
— Именно, барин, он самый.
— Это госпожа тебя заставила прочесть?
— Зачем это?! — возмутилась Танька. — Александра Платоновна давно не заставляет, сочинения господина Штиллинга мне самой интересны.
Здесь и я с интересом посмотрела на томик в руках горничной. И замерла в немом удивлении: это и в самом деле был Юнг-Штиллинг, «Тоска по отчизне»[6] в переводе господина Лубяновского. Произведение, прямо скажем, тяжелое, заставляющее думать, а некоторых неустойчивых в эмоциях личностей лишающее душевного покоя. Мистицизмом оно было пропитано настолько, что абсолютно абсурдные, на мой взгляд, мысли истекали из него даже с закрытых страниц.
— Вы, — Серж обратился к служанке именно так, словно она была дворянкой, а не крепостной девкой, — полны загадок, Татьяна. Теперь мне совсем уж крайне неудобно, что предстал вчера перед вами нагим, пока вы качали воду в этот душ.