Самый яркий свет
Шрифт:
Я заверила пожилого сенатора[2], что буду проявлять благоразумие. Из дверей же вышел счастливый фельдфебель Носов, уже позабывший лютую смерть майора Крещицкого, произошедшую всего два часа назад. В руках он держал пачку ассигнаций и золотые карманные часы, которые унтер нес за цепочку, словно это была истинная Плащаница в целом виде, хранящая очертания тела Иисуса.
— Государь облагодетельствовал! — радостно сообщил Носов. — Все пропью, а чысы — ни в жисть, Богом клянусь!
— Пропьет, — вздохнул, глядя вслед фельдфебелю, Макаров.
— Пропьет, — согласилась я.
И полезла
«Слуга» молчал, изредка бросал резкие взгляды в занавешенные тюлем окна. На диван он выложил сразу два пистолета и настоящую гранату со вставленным запалом. Где мой телохранитель взял этот раритет, оставалось загадкой.
— Как вас зовут? — спросила я.
— Тимофей. Если ситуация случится, сударыня, кличьте просто Тимкой. Так короче. Того на козлах — Дыней. Его Досифеем батюшка назвал, вот уж нашел поп имя в святцах. Так что его Дыней.
Он помолчал, поерзал на красном бархате сидения и, смущаясь, попросил соблюдать некоторые правила безопасности.
Первым из кареты выходит сопровождающий, проверяет, что все тихо, и лиходеев не наблюдается.
В любые двери так же сначала заходит охранник.
Провожают меня до самой квартиры. Тимофей попросил разрешения на первый раз осмотреть ее, чтобы понимать, что и как в ней устроено, куда выходят окна, как можно в нее попасть, минуя двери, или сбежать, опять же не через них.
Любого посетителя перед встречей со мной опрашивают, до этажа сопровождают. И открывать должна не я, а горничная.
Если начинается суета и, не приведи Господь, стрельба, я первым делом падаю наземь, вторым — бегу туда, куда скажут, прикрываясь телом сопровождающего.
— Вы и пулю за меня примете?
— Конечно, — изумился полицейский. — Я же для того и служу. Моя работа в том, чтобы Вы, сударыня, остались живы.
Подумав, добавил:
— Если меня подстрелят, значит, службу я сделал плохо. По правильному будет так, что и Вы целая, и я в порядке, готов защищать Вас и дальше.
У дома мы отрепетировали все этапы инструктажа, оба телохранителя остались довольны: я сидела мышкой, пока мне не позволили выйти, семенила между мощных торсов служивых, терпеливо ждала, пока проверят лестницу за дверьми. Танька ойкнула, увидев мое сопровождение, и насторожилась, когда оба дюжих молодца прошлись по комнатам, заглядывая во все щели. Я кивнула ей: мол, все покойно, но служанка принялась следить, чтобы незнакомцы не утащили столовое серебро. Тимофей ухмылялся в усы, его товарищ будто и не обращал внимание на суетящуюся девку.
— Досифей…
— Дыня я, сударыня, — поправил меня полицейский. — Жуть как не люблю это имя, язык сломать можно.
— Хорошо… Дыня, может, вам здесь разместиться?
— Не положено. И неправильно.
Больше объяснять не стал. Задумчиво осмотрел душ, простучал стену в кухне, которая отделяла ее от соседней квартиры во флигеле. Ну да, там частично штукатурка по дранке, при желании можно прорубиться и топором. Однако на прочность отделки сие не влияло, так как отец, задумавший приобрести тут квартиру
Когда Тимофей и Дыня вышли, Таньку совсем скрючило от злости.
— Даже по жопе не хлопнул никто! — возмутилась она.
— А если бы хлопнул?
— Я бы ему по морде этим! — взбешенная горничная взмахнула мокрой тряпкой.
— Ты уж определись, Танюша! — рассмеялась я и потребовала приготовить воды для омовения.
Вновь задумалась о собственной ванне, но опять вспомнила, сколько маеты с ее наполнением и удержанием тепла. Когда-то у нас она была — настоящая, чугунная, на литых ножка в форме львиных лап. И каждый раз служанки для ее приготовки носились как ошпаренные. В конце концов, папенька плюнул и продал это произведение искусства, установив тот самый душ, заказанный в Англии.
На ужин Таня расстаралась жареной картошкой, говядиной в винном соусе и нарезкой из свежих овощей, которые, опять же, еще папа завещал потреблять в обязательном порядке для лучшего пищеварения. В доме царила атмосфера умиротворения, но ближе к чаю события минувшего дня вдруг дали о себе знать: меня начало лихорадить, на глаза навернулись слезы. Горничная встрепенулась, но сперва подумала об одном гусаре, который мог обидеть ее барышню. Я захлебывалась в рыданиях, но вкратце рассказала Таньке о том, что сегодня произошло. Ей можно было доверить многое, вот уж в ком можно быть спокойной, так это в моей служанке, которая скорее на себя руки наложит, чем предаст.
Новость о покушении на Государя вызвала тревожный «ох!», смерть майора Крещицкого сочувственный «ах!», а вот дарование титула графини восторженное «Господи Иисусе!» и требование немедленно отметить это сливовой наливочкой, которая полезна и для успокоения нервов.
Так под звон маленьких фужеров нас и застал стук в дверь. Татьяна пошла открывать, бормоча, что сначала вызнает, кто там приперся к ночи, и только потом прикоснется к замку.
Обратно вернулась в сопровождении Марго.
Маргарита Аммосова. Танька ее терпеть не могла, называя шалавой и лабутой[3], но сейчас светилась радостью, что сердечная моя подруга внезапно решила нас навестить. Марго об отношении к себе моей служанки прекрасно была осведомлена, и этот факт веселил ее безмерно. Ни разу не отказывала она себе в удовольствии поддеть Танюшу, отчего та злилась еще больше, тем паче смеша уже нас обеих.
— Танька, налей и мне сливовочки. Только не плюй туда! Что празднуем?
— Графиню мне да-а-ли! — вновь разревелась я.